В начале апреля 1943 г., американцы приняли решение убить адмирала Ямамото, духовного вождя японского флота. Они считали, что моральное превосходство их идеи дает им это право. По-видимому, Ямамото никогда не верил, что Япония может победить без чудодейственного вмешательства Бога. Накануне Перл-Харбора он сказал своему начальнику штаба: “Единственный вопрос, который остается - это небесное благословение. Если у нас будет благословение неба, то успех несомненен”. Все военные лидеры были мишенями убийства. Именно поэтому Гитлер и Сталин никогда не покидали своих главных рабочих квартир. Черчилль рисковал больше всех. После Вашингтонской конференции “Аркадия” в декабре 1941 г. он возвращался без прикрытия на гидросамолете “Боинг”, который едва не был сбит сначала германской противовоздушной обороной Бреста, а затем британскими истребителями-перехватчиками “Харрикейн”. “Я поступил необдуманно” - признавался он позднее. В том же месяце, когда американцы задумали убить Ямамото, немцы сбили британский самолет, летевший из Лиссабона, полагая, что Черчилль находится на его борту; в действительности, они убили киноактера Лесли Говарда [1]. Вся разница заключалась в том, что “моральность” Союзников базировалась на их техническом превосходстве. Немцы не знали о полетах Черчилля, в то время, как о передвижении Ямамото было предварительно известно от американских дешифровщиков.

В 1940 г. американцы расшифровали японский дипломатический код. Но Казуки Камеджама, начальник Телеграфного управления, заявил, что такой подвиг “непосилен для человека”, и поэтому Япония продолжала недооценивать возможности Союзников в дешифровке [2]. Когда 13 апреля 1941 г. Ямамото начал облет для осмотра своей обороны на Соломоновых островах, график его полетов передавался по радио и отдел связи утверждал: “код, вошедший в употребление лишь с 1 апреля, не может быть разгадан”. На самом деле, американцы сделали это еще на рассвете следующего дня. Решение о том, чтобы сбить самолет Ямамото, было одобрено лично Рузвельтом. После того как это случилось, командиру театра боевых действий адмиралу Холси послали условный сигнал: “Pop Goes the Weasel” (разновидность сельского танца, но буквально – “хорек сдох”). Он остался разочарован: “Что же в этом хорошего? Я надеялся протащить этого негодяя по Пенсильвания-авеню в цепях” [3].

Умение, с которым Британия и Америка использовали современную технику для получения информации для ведения глобальной войны, было одной из причин, почему немцы и японцы, начиная с 1942 г., при всей их смелости и энергичности вели несогласованную борьбу. Подобно воинам бронзового века, противостоящим армии из железного века, они оказались в положении останков несколько устаревшей эпохи. Англичане уже полвека занимали ведущее положение в расшифровке кодов. Именно “Кабинет-40” старого Адмиралтейства в Уайтхолле в начале 1917 г. расшифровал телеграмму Артура Циммермана, министра внешних сношений Германии, мексиканскому президенту с предложением вернуть Техас Мексике* с помощью Германии.

Этот заговор, хитроумно разглашенный, помог вовлечь Америку в войну [4]. Британская разведка, ведущая свою непрерывную историю с начала шестнадцатого века, была той стороной обороны, которой не пренебрегали и в период между двумя войнами. Немцы, в известных пределах, тоже проявляли активность в этом направлении. Они перехватывали и расшифровывали трансатлантическую телефонную связь между Великобританией и Америкой и иногда подслушивали разговоры между Черчиллем и Рузвельтом, хотя эти разговоры велись слишком осторожно, чтобы из них что-нибудь можно было понять. Они расшифровали некоторые русские коды и код американского военного атташе в Каире, причем Роммель отлично воспользовался результатами этого. Но в 1942 г. код был изменен, после чего его уже не смогли разгадать [5]. Немцы не смогли повторить свой успех начала войны с британскими военно-морскими кодами. С середины 1942 г. англо-американские коммуникации связи, наконец-то, стали надежными.

У немцев дело обстояло иначе. В 1926 г. германская армия внедрила электрическую кодирующую машину “Энигма”, а через два года ее стал использовать и флот. Оба вида вооруженных сил были убеждены в неприступности этой системы кодирования. На самом деле, польская разведка сумела воспроизвести “Энигму”, и в июле 1939 г. дала по одной машине Британии и Франции [6]. Это стало основой самой успешной разведывательной операции в войне, которую вел Блэчли из Букингемшира. Так, называемая система “Ультра” держалась в тайне до 1974 г., а некоторые подробности скрывались вплоть до 80-х годов из-за их влияния на операции с советскими кодами [7]. Многие из перехваченных при помощи “Ультра” сообщений еще не опубликованы и, возможно, никогда до конца не будет оценено ее воздействие на ход войны [8]. Так “Ультра” сыграла свою роль еще в 1940 г.: она помогла выиграть битву за Британию. Еще более важным событием стала расшифровка германского кода “Тритон”, осуществленная Блэчли в марте 1943 г., окончательно решившая исход битвы за Атлантику, так как германские подводные лодки продолжали часто выходить на связь, будучи полностью уверенными в безопасности своих контактов, а разгадка кодов позволила Союзникам уничтожить и их корабли снабжения. В результате победа в Атлантике в 1943 г. пришла быстро, и она была важной, потому что подводные лодки, по-видимому, являлись наиболее опасным оружием Гитлера [9]. Система “Ультра” также успешно использовалась для передачи дезинформации странам Оси, став ведущей частью военных усилий Союзников. Она имела большие успехи, например, в 1944 г. убеждала немцев в том, что десант в Нормандию в день “Д” будет обманным маневром [10].

Умение расшифровки кодов было всего лишь ядром огромной и куда более сложной операции, развивавшейся на переднем фронте электронных технологий. Успехом Исследовательской лаборатории британского почтового министерства было создание Colossus, первого электронного компьютера, который обеспечивал ускорение аналитического процесса, необходимого при расшифровке кодов. Так в начале 1942 г. союз британской разведки и американской технологии привел к первому прорыву в войне на Тихом океане. Победа при Мидуэе была победой разведки. С этого момента Союзники почти все время знали расположение всех крупных японских кораблей. И, что еще более важно, они имели возможность вести поразительно успешно подводное наступление против японских кораблей снабжения. Это превратило островную империю, захваченную японцами в первые пять месяцев войны (достигавшую 10 процентов земной поверхности), в непосильное бремя, могилу японского военно-морского и торгового флотов и их лучших армейских частей: раскрытие кода само по себе повысило потери в тоннаже на одну треть [11].

Но даже самая полная разведывательная информация не может выиграть войну. Еще в 1940 г., во время норвежской кампании, “Энигма” помогла англичанам раскрыть германский военный план, но тогда битва была проиграна, потому что доступ к ресурсам был затруднен, и они были плохо расположены. Когда государство значительно уступает в военной мощи, разведка довольно часто не в состоянии сбалансировать положение [12]. Но когда значительное превосходство в разведке сочетается с количественным преимуществом, комбинация становится сокрушительной. И нацисты, и японцы имели дефицитные экономики. У японцев не было выбора. Несмотря на их удивительную изобретательность, они сумели увеличить объем своего производства в начале 1943 г. всего лишь на 2 процента по сравнению с уровнем 1940 г. (производство США возросло за этот период на 36 процентов) [13]. Немцы имели намного более сильную и всесторонне развитую экономику, но Гитлер был маньяком в вопросе цены и риска сверхпроизводства и потребностей в заменителях импортируемого сырья. В результате, германские научные исследования были посвящены разработке эрзац-материалов вместо того, чтобы работать для ускорения массового производства, и экономика начала отставать. В конце 1941 г. Фриц Тодт, шеф гитлеровского промышленного производства, резко протестовал против преждевременной переориентации производства с русского на западный театр действий и отказался сократить объем гражданской экономики. Его смерть 2 февраля 1942 г. в загадочной воздушной катастрофе, может быть, не была случайной [14]. Германии, как утверждал Иодль, “фактически пришлось перевооружаться уже после начала войны”. К 1 сентября 1939 г. Германия имела только 3906 военных и морских самолетов всех типов. В 1940 г. было произведено всего 10 392 самолетов, в 1941 г. - 12 392 и в 1942 г. - 15 497. Лишь в 1943-1944 г.г., когда уже было поздно, военная экономика развернулась до максимума (несмотря на союзнические бомбардировки), производя 24 795 самолетов в 1943 г. и 40 953 - в 1944 г. [15]. В 1949 г. Сталин утверждал, что Германия проиграла войну потому, что “гитлеровские генералы, воспитанные на догмах Клаузевица и Мольтке, не смогли понять, что войны выигрываются на заводах”. Он отмечал, что из своего 80-миллионного населения Германия призвала в вооруженные силы 13 миллионов, а “история говорит нам, что ни одно отдельное государство не может выдержать такого усилия”: советские вооруженные силы насчитывали только 11,5 миллионов при населении 194 миллиона [16]. Это - марксистская точка зрения, которая сильно преувеличивает влияние генералов на нацистскую военно-промышленную политику. Она пренебрегает истинной причиной, из-за которой германская экономика не могла включиться на полную скорость вплоть до конца 1942 г.: она заключалась в упорном следовании Гитлера военно-экономической доктрине блицкрига. Многие из фабричных рабочих, особенно женщин, пошли на военные заводы, лишь когда бомбардировки Союзников разрушили их дома.

Представление, что “обобществленная” промышленность выиграла войну, является беспочвенным. Обобществленный сектор германской промышленности (т.е. сталелитейные заводы Германа Геринга) был полным провалом. Советская экономика в производстве массовых количеств некоторых основных военных изделий работала довольно эффективно: в августе 1942 г., в момент наиболее глубокого нацистского проникновения, советские заводы уже производили по 1200 танков в месяц [17]. Невоенные грузовики и джипы, придавшие Красной армии большую и решающуюмобильность в 1943-1944 г.г., пришли из американской промышленности. Кроме того, Западные силы совместно поставляли современную технологию, которая постепенно дала России воздушное превосходство: даже в 1946 г. Британия все еще посылала России авиационные двигатели, ставшие основой весьма успешного послевоенного Миг-15. Принятие “военного социализма” Людендорфа и кейнсианской макроэкономики в Британии позволило ее капиталистической экономике работать намного эффективнее германской: в 1942 г. ее военное производство было выше на 50 процентов. Но истинным мотором победы союзников стала американская экономика. Только за год количество построенных танков было увеличено до 24 000, а самолетов - до 48 000. До конца первого года войны Америка довела свое военное производство до уровня трех сил Оси вместе взятых, а к 1944 г. удвоила его еще раз, создав в то же время армию, насчитывавшую в 1943 г. более 7 миллионов человек [18].

Это поразительное ускорение стало возможным благодаря присущему американской системе динамизму и гибкости в сочетании с национальной целью, сыгравшей такую же животворную роль, как оптимизм в двадцатые годы. Война действовала как процветающий рынок, который поощрял предпринимательские качества американцев, бросая не глядя неограниченные материальные и людские ресурсы Америки в бездонное море потребления. Одной из причин победы американцев при Мидуэе было сокращение трехмесячного ремонта авианосца Йорктаун до сорока восьми часов, благодаря круглосуточной работе 1200 техников [19]. Строительный график координационного центра обороны Пентагона, с его шестнадцатью милями коридоров и 600 000 кв. футов канцелярий, был сокращен с семилетнего срока до четырнадцати месяцев [20]. Война вернула на пьедестал американского капиталистического народного героя. Генри Кейзер, Генри Моррисон и Джон Маккоун - инженеры из Сан-Франциско, которые создали Боулдер Дам* (вo времена Нью-Дила министр внутренних дел Рузвельта, Гарольд Айкс, систематически упрекал их в нарушении федеральных законов), задали тон в соревновании во время войны.

Они построили самый большой завод в мире для производства цемента и первый завод для непрерывного литья стали. Когда им было приказано строить корабли любой ценой, они сократили время постройки одного корабля “Либерти” с 196 до 27 дней, а в 1943 г. уже спускали по одному каждые 10, 3 часа [21]. “Дженерал Электрик” только за 1942 г. успела увеличить объем своего производства судовых турбин с 1 миллиона долларов до 300 миллионов [22]. Америка выиграла войну по существу посредством включения капиталистических методов для неограниченного производства огневой мощи и механизации живой силы. После поражения в решающей битве за Гвадалканал (один из Соломоновых островов в Меланезии), Тэнно Хирохито спросил начальника штаба флота: “Почему так получилось, что американцам понадобилось всего лишь несколько дней для постройки авиационной базы, а японцам - больше месяца?” Все, что мог ответить Нагано было: “Действительно, очень сожалею””. Истина была следующей: американцы имели большой набор бульдозеров и других землеройных машин, а японцы - только силу собственных мускулов [23].

Сокрушительное сочетание современной технологии и непревзойденной производительности труда приняло особенно осязаемую и значительную форму в военно-воздушных силах. Для этого было две причины. Во-первых, англичане убедили американцев, что это самый лучший вариант максимального использования их огромных экономических ресурсов, дававший минимальные потери в живой силе. Во-вторых, бомбовые удары были гораздо более подходящими для морального импульса обеих наций: то, что английский физик-атомщик П.С.М.Блэкетт назвал “комплексом Юпитера” - представление о Союзниках как о праведных богах, метающих молнии возмездия на головы своих лютых врагов.

Здесь мы наблюдаем разъедающий процесс морального релятивизма в действии. Черчиллю было ясно моральное разложение, которое несет война; он испытывал к нему отвращение. Но 2 июля 1940 г. он положил начало стратегии массовых бомбардировок, потому что был в ужасе от перспективы нацистской оккупации - высшей моральной катастрофы - и видел в бомбардировках единственное наступательное оружие, доступное в тот момент англичанам. Это было старой утилитарной моральной теорией, в отличие от теории естественного закона, которая гласит, что прямое уничтожение потенциала ведения войны есть единственный законный способ ведения боевых действий [25]. Но все формы морального релятивизма имеют врожденную тенденцию приводить к моральному краху, потому что уничтожают все опорные точки и пускают государственный корабль в океан, в котором нет никаких ориентиров.

В бомбардировках участвовало около 7 процентов всей английской живой силы и, наверное, не менее 25 процентов всего военного производства Великобритании [27]. Вся стратегия, даже в военном аспекте, была неправильной. Бомбардировки, которые уничтожили в общей сложности 600 000 немцев, уменьшили, но не смогли предотвратить расширения германского военного производства вплоть до второй половины 1944 г., достигнутого путем перестройки производства гражданских товаров потребления, которое при индексе 100 в 1939 г. упало до 91 в 1943 г., и до 85 в 1944, индекс английского производства был только 54 и в том, и другом году [28]. Правда, с конца 1944 г. бомбардировки действительно разрушали германскую военную экономику. Даже и до того, необходимость защищать днем и ночью германские города не позволяла люфтваффе сохранять свое воздушное превосходство на русском фронте.

Но эффективность бомбардировок как оружия для выигрывания войны целиком зависела от возможности повторения в течение неопределенно длительного времени тяжелых ударов каждую ночь. С 24 июля до 3 августа 1943 г. Союзники были близки к стратегической “победе” при налетах на Гамбург, бывший, бесспорно, наиболее защищенным немецким городом, используя устройство из фольги “Випдоу”, которое ослепляло германские радары. В ночь на 28 июля королевские военно-воздушные силы создали над городом температуру 800-1000 градусов по Цельсию, вызвав огненную бурю колоссальной силы. Были уничтожены все виды транспортной системы, 214 350 зданий из 414 500, 4301 из 9592 фабрик; восемь квадратных миль сгорели дотла и только за одну ночь в четырех районах от огненной бури погибло 40 000 человек, или около 37,65 процентов всего их населения [29]. Альберт Шпеер, который унаследовал место Тодта, как шефа производства, сказал Гитлеру, что если еще шесть городов будут опустошены подобным образом, то он не сможет поддерживать уровень военного производства. Но англичане просто не располагали ресурсами, чтобы позволить бомбардировочной авиации часто повторять нападения подобного масштаба.

Самой неприглядной стороной террористических бомбардировок была привлекательность “комплекса Юпитера” для военных лидеров при сведении ими политических счетов. На этом базируется объяснение самой значительной моральной катастрофы англо-американцев в войне против Германии - разрушения Дрездена в ночь на 14 февраля 1945 г. Нападение было следствием желания Рузвельта и Черчилля доказать на Ялтинской конференции Сталину, что Союзники делают все, что в их возможностях, помогая усилиям русских на Восточном фронте. В частности, они хотели нанести сокрушительный удар германскому боевому духу, чтобы поддержать русское наступление, начавшееся 12 января. Дрезден был не промышленным, а коммуникационным центром, его 630 тысяч жителей удвоились за счет германских беженцев, 80 процентов из которых были крестьянами из Силезии. Сталин хотел их уничтожить, что позволило бы ему “передвинуть” Польшу на запад, и, кроме того, он считал, что в городе сосредоточены войсковые части. По словам сэра Роберта Сондби, заместителя командующего бомбардировочной авиацией, русские настаивали, чтобы именно Дрезден стал целью “Операции Гром”. Незадолго до этого, капеллан соединения, каноник Л.Джон Коллинс (позднее он создал движение за ядерное разоружение), попросил верующего христиан-социалиста сэра Стаффорда Криппса, министра авиационной промышленности, сказать несколько слов старшим офицерам. Он (сэр Стаффорд) взял в качестве девиза фразу “Бог - мой второй пилот”, говоря, как особенно важно им быть уверенными, что они атакуют именно военные объекты: “Даже когда вы совершаете зло, Бог всегда наблюдает через ваше плечо”. Это привело к скандалу, так как командование бомбардировочной авиации считало, что министерство Криппса умышленно не поставляло им достаточно самолетов из псевдоморальных соображений. С этого момента они заботились о том, чтобы всем было ясно, что они только выполняют приказы политиков. Поэтому был сделан запрос относительно приказа о Дрездене. Его подтвердили прямо с Ялтинской конференции (или Черчилль, или Главный маршал авиации Портал) [30].

По словам Шпеера нападение навело ужас на всю нацию. Но на этом этапе уже не было средств, которыми общественное мнение могло бы заставить недоступного, изолированного и параноического Гитлера пойти на переговоры о капитуляции. И не было ни ресурсов, ни желания, чтобы повторить рейд, который был отвратителен самим пилотам. Один из них комментировал: “Впервые за время проведения многих операций я почувствовал жалость к населению внизу”. Другой говорил, что это “был единственный случай, когда он сожалел о немцах” [31].

Германия была менее подвержена “комплексу Юпитера” только потому, что Гитлер не верил в способности Геринга эффективно использовать огромные ресурсы, которые потребовались бы для стратегической войны с воздуха. Но идея безличного массового уничтожения посредством дистанционного управления была очень привлекательна для него. Версальский договор запрещал Германии производить бомбардировщики, но в нем ничего не было сказано о баллистических ракетах. Так, когда Гитлер пришел к власти, военная ракетная группа уже существовала: в 1936 г. ее руководитель Вальтер Дорнбергер был уполномочен издать директиву, требующую разработки ракеты, способной нести взрывчатку, эквивалентную 100 зарядам Большой Берты 1918 г. и с большей в два раза дальнобойностью (1 тонна на 250 км) [32]. В известном смысле, Гитлер был прав, считая, что будущим стратегическим оружием станет баллистическая ракета с большим боевым зарядом. Одним из немногих людей со стороны Союзников, который понимал это, был депутат тори Дунган Сэндис, который 23 ноября 1944 г. предупреждал: “В будущем превосходство в дальнобойной ракетной артиллерии может стоить столько же, сколько превосходство в военно-морской или военно-воздушной силе.” Ортодоксальные взгляды Союзников вращались около гибкости большого .бомбардировщика, что, по существу, было концепцией Первой мировой войны. Ответ главного советника по науке при Черчилле, лорда Червелла, 5 декабря 1944 г. гласил, что ракета с большим радиусом действия будет, слишком неточной и этот недостаток не может быть компенсирован даже ее большим боезарядом. Это было железной критикой до тех пор, пока заряд оставался конвенциональным.

Затруднением Гитлера являлся выбор между двумя возможностями. Беспилотный управляемый самолет (“Фау-l”) был очень привлекателен с точки зрения его высокоразвитого чувства военной экономии. Это было одним из самых эффективных по стоимости из производимого когда-либо оружия. На средства, необходимые для постройки одного бомбардировщика “Ланкастер”, обучения экипажа, производства снарядов и топлива, Гитлер мог бы запустить более трехсот “Фау-l”, каждый с тонной мощной взрывчатки, радиусом действия 200 миль и намного большей вероятностью достижения цели. В период 12 июня - 1 сентября 1944 г. было израсходовано 12 600 190 фунтов стерлингов на нападения “Фау-l”, стоившие Союзникам 47 645 190 фунтов производственных потерь, в дополнительной противовоздушной обороне и в истребительной защите, а также в затратах на экипажи для бомбардировок стартовых площадок. Министерство авиации докладывало (4 ноябри 1944 г.): “Результаты значительно в пользу противника, ориентировочное соотношение наших и их потерь составляет почти четыре к одному”. Только 185 немцев погибло против 7810 жертв со стороны Союзников (из них 1950 обученных пилотов). В июле 1944 г. “Фау-l” разрушали по 20 000 жилых построек в день и их влияние на моральный дух лондонцев было сокрушительным.

Но Гитлер не инвестировал тогда, когда надо и сколько надо в это многообещающее оружие. В хаосе нацистской программы военно-технического снабжения, чтобы получить приоритет, необходимо было апеллировать к романтизму Фюрера. Именно это делали большие ракеты Дорнбергера. Программа “Фау-2”, по-видимому, была единственным способом удовлетворить сильное желание Гитлера отомстить Рузвельту, разрушив Нью-Йорк. Выделенные на это ресурсы были бессмысленно большими в сравнении с ожидаемыми результатами. Только в Германии в программе были заняты 200 тысяч рабочих, включавших в себя большую часть высококвалифицированных техников. Программа лишила Германию современных реактивных самолетов и подземных нефтеперерабатывающих станций, поглотила и без того недостаточное электрооборудование, мешая производству самолетов, подводных лодок и радаров. Ракеты А-4, которые фактически использовались в кампании “Фау-2” (только 3000 из них были запущены), стоили по 12000 фунтов стерлингов каждая (при 125 фунтов стерлингов за “Фау-l”), несли заряд только 5,5 тонн и были безнадежно неточны. Спроектированная межконтинентальная ракета А9/А10 весом 100 тонн со второй ступенью, которая должна была подниматься на 230 миль в стратосферу и планировалась для использования против Нью-Йорка и Вашингтона, так никогда и не “сошла с чертежных досок” [33]. Даже если бы она была построена и запущена, ее конвенциональный заряд сделал бы ее бесполезной.

Единственной перспективой Гитлера достичь пата путем технического прорыва было сочетание ракеты А10 с ядерным зарядом. Во временных рамках войны у него никогда не было больших возможностей достичь этого. И все-таки Союзники испытывали постоянный страх, что Гитлер может получить атомную бомбу, Многие ученые считали, что Вторая мировая война превратится в. ядерную. В период между двумя войнами существовала определенная симметрия в развитии атомной науки. Идея искусственного взрыва колоссальной мощности была заложена в Специальной теории относительности Эйнштейна. Если можно освободить огромную энергию, которая связывает частицы в плотном единстве ядра - самые тяжелые элементы содержат больше всего энергии, - тогда уран-235 является важным сырьем. В 20-е годы физика высоких энергий была крупной развивающейся наукой. В 1932 г., когда Германия уже была гитлеровской, результаты стали получать по всей Европе и в Северной Америке. В том же году в лаборатории Кавендиш, Кембридж, Дж.Д.Кокрофт и Э.Т.С.Уолтон, при помощи оборудования стоимостью в 500 фунтов стерлингов (сумма, которую лорд Резерфорд, руководитель Кавендиша считал возмутительной), расщепили атом. Их коллега, сэр Джеймс Чедвик, открыл нейтрон; ядро атома, состоящее из протона и нейтрона, обладает энергией связи 1-2 миллиона электронвольт. В 1934 г. супруги Жолио-Кюри во Франции получили искусственные радиоактивные изотопы, а Энрико Ферми в Италии успешно замедлил нейтроны (т.е. управлял ими) и начал получать трансурановые элементы с еще большей массой в сравнении с теми, что уже были в периодической таблице. Процесс накопления теоретических знаний об атомном делении, включавший также ученых из Америки и Германии, достиг своей вершины в первые девять месяцев фатального 1939 года, так что к моменту, когда Гитлер оккупировал Польшу, уже было ясно, что атомный взрыв возможен. Драматические достижения 1939 года и разразившаяся война представляли собой одно из самых поразительных и зловещих совпадений в истории. В одной обзорной работе в январе 1940 г. обобщалось более ста значительных статей, опубликованных в предыдущем году. Самая важная из них, принадлежавшая датчанину Нильсу Бору и его американскому ученику Дж.А.Уилеру, в которой объяснялся процесс деления, появилась всего за два дня до начала войны [34].

С самого начала прикладная атомная физика имела свои идеологические и моральные измерения. Идея создания бомбы родилась в научной общности, состоящей главным образом из евреев-беженцев, которые были в ужасе от мысли, что Гитлер может их опередить. Именно один из них, Лео Сциллард, предлагал добровольную цензуру на научные публикации, В создании бомбы участвовали люди, которые ставили идеологические соображения над национальными интересами, точно также ее тайна позднее была выдана подобными людьми. Многие из тех, кто работал по британскому проекту - самой большой тайны военного времени - были отстранены из соображений безопасности от другой военной работы [35]. Страх стал главным мотивом. Роберт Оппенгеймер, еврей, создал первую атомную бомбу, потому что боялся, что Гитлер получит ее первым. Эдуард Теллер, венгр, создал первую водородную бомбу, потому что боялся возможности советской монополии [36].

Поэтому настоящим отцом атомной бомбы был Гитлер, a также иллюзии, которые породила его ужасающая воля. В марте 1940 г. Отто Фриш и Рудольф Пайерлс из Бирмингемского университета составили поразительную докладную записку в три печатные страницы, показывавшую, как можно сделать атомную бомбу из обогащенного урана. Был создан Комитет “Мод” (эксцентрично названный так в честь Мод Рей, владетельницы Кента) для немедленной разработки идеи. В июне к нему присоединилась французская ядерная группа, которая принесла с собой весь мировой запас тяжелой воды, тайно вывезенный из Норвегии: 185 килограммов в двадцати восьми канистрах, сначала временно находившихся в тюрьме Вуд Скебс, а позднее убранных в библиотеку Виндзорского замка [37]. По просьбе Эйнштейна (он также боялся “антисемитской” бомбы) в октябре 1939 г. Рузвельт создал “Урановый комитет”. Он начал лихорадочно работать осенью 1940 г., когда оба лидера британских военно-научных исследований, сэр Генри Тизард и сэр Джон Кокрофт, отбыли в Вашингтон, взяв с собой “черный ящик”, содержавший, кроме всего прочего, все тайны британской атомной программы.

Проект осуществлялся под руководством армейского генерала-инженера Лесли Гроувза, полностью разделявшего гигантоманскую философию новой фазы американского капитализма 40-х годов [39]. При заданной ясной и достижимой цели он был непреклонен перед качественными и количественными затруднениями. Он испытывал страстное наслаждение от изобилия. “У нас есть столько кандидатов наук, что мы потеряли им счет” - хвастался он. Он попросил у американской казны тысячи тонн серебра для электрических проводников и получил ответ: “В казне не говорят о тоннах серебра. Наша единица - тройская унция” [40] Но серебро он получил. Усилия по овладению ядерной энергией привели к созданию новых технологий: первой полностью автоматизированной фабрики, первого устройства с дистанционным управлением, первого полностью стерильного промышленного процесса - 6 миллионов квадратных футов герметических цехов и других разнообразных революционных устройств [41]. Затраты были огромны, и их большая часть в ретроспекции выглядит непростительной. Но война ведется ради потерь, война - это потери. Американцы сконцентрировали, может быть, три десятилетия научно-технического прогресса в четыре года. У них не было иного способа гарантировать, что бомба будет сделана. Не было другой страны или системы, которая бы дала такую гарантию. Это была бомба Гитлера, это, была также и бомба капитализма.

Парадоксально, что тоталитаризм, после того как создал угрозу, сделавшую возможной появление бомбы, приложил столь слабые усилия со своей стороны, чтобы оправдать страх праведных сил. В. ответ на изобилие статей в западных, научных журналах в конце 30-х годов ленинградский физик Игорь Курчатов попросил финансирования для постройки реактора. Когда один из его сотрудников заметил, что этот источник информации иссяк, Курчатов предупредил своих политических руководителей об опасности (в мае 1942 г.) и, в конце концов, организовал Институт урана в Москве. Советская программа началась всего лишь на несколько месяцев позже проекта “Манхаттан”, но с гораздо более низким приоритетом, который отражал сомнения в возможности создания бомбы [42]. По словам Никиты Хрущева, лишь на следующий день после взрыва в Хиросиме Сталин поставил шефа его тайной полиции Берия во главе проекта с абсолютным приоритетом над всем остальным в стране [43].

Японцы также имели проект атомной бомбы под руководством их ведущего физика Иошио Нишина и построили пять циклотронов. Но для этого проекта тоже не было ресурсов, и в 1943 г. японцы пришли к выводу, что даже экономика США не в состоянии произвести бомбу в близком будущем [44]. Германия, несмотря на утечку ученых, сумела удержать достаточно ядерных физиков, чтобы создать бомбу. Но для Гитлера ядерная область отождествлялась с Эйнштейном и “еврейской физикой”. Может быть, они умышленно не сумели разжечь энтузиазм Гитлера, хотя ядерный заряд был именно тем, что ему требовалось для эффективности его ракетной программы. С его колоссальной разрушительной силой, он был бы столь типичен для гитлеровского оружия: воплощением государства-разрушителя. Еще до начала войны Гитлер мрачно очерчивал Герману Раушнингу цену нацистского провала: “Даже если мы будем уничтожены, мы унесем с собой в могилу половину мира” [45]. Атомная бомба могла бы превратить это безумное бахвальство в реальность. Но бомба не завладела умом Гитлера до такой степени, как ракета. Недостаток воображения у этого романтичного нигилиста сделал страх ученых-изгнанников, породивших создание бомбы, беспочвенным.

В силу еще одного, хотя и предсказуемого парадокса, гонка за создание этого оружия усилилась в то время, когда моральная и военная необходимость в нем почти отпала. Когда в 1943 и 1944 г.г. мощь противника пошла на убыль и стало ясно, что победа была только вопросом времени, необходимость обогнать Гитлера была заменена нетерпением создать бомбу, пока война еще давала возможность для ее применения. В конце декабря 1941 г. стало ясно, что Гитлер и его японские союзники не смогут выиграть войну. В конце лета 1942 г. после японской катастрофы при Мидуэе и гитлеровского наступления, задохнувшегося на Волге и Кавказе, также стало ясно, что Ось не сможет дотянуть и до пата.

Италия первой приняла логику превосходства Союзников. Еще в декабре 1940 г. Муссолини сказал своему зятю Чано, что итальянцы 1914 г. превосходили своих соотечественников фашистского государства. Он говорил, что это плохо отражается на его режиме [46]. Когда 10 июля 1943 г. Союзники высадились в Сицилии, им уже овладел непреодолимый пессимизм. Он ничего не сделал, чтобы помешать своим противникам, когда они пятнадцать дней спустя созвали фашистский Великий совет, и выслушал десятичасовые дебаты. Апатично ожидая своего ареста; он подписал свою фотографию одной женщине словами: Mussolini defunto (Покойный Муссолини) [47]. В то время, как Италия торопилась сторговаться с Союзниками, Гитлер превратил страну в зону оккупации, спас свергнутого диктатора и позволил ему управлять марионеточным режимом. На закате своего управления Муссолини вернулся к тоталитарному социализму ленинского типа, который всегда был сущностью его политической философии, и стал исповедовать уничтожение “плутократии” и господство синдикализма. До конца марта 1945 г. он произвел, хотя и в большей степени только на бумаге, социалистическую революцию, которая национализировала все фирмы, имевшие более 100 наемных рабочих. И непосредственно перед тем как его схватили и повесили вниз головой вместе с его любовницей, он возобновил свою яростную германофобию 1914-1915 г.г. Одной из его последних сентенций была: “Немцы несут за все ответственность” [48]..

Решение вести войну до неизбежного конца в своей основе принадлежало Гитлеру. В какой-то период даже Сталин был готов вернуться к Нацистско-советскому пакту. Он предлагал Гитлеру переговоры в декабре 1942 г. и снова - летом 1943 г. Осенью, опасаясь, что долгосрочная англо-американская стратегия предусматривает нацистско-советскую войну до истощения, он послал заместителя министра иностранных дел и бывшего посла в Берлине Владимира Деканозова в Стокгольм с предложением о возврате к границам 1914 г. и об экономическом договоре [49]. Нет сомнения, что Сталин пытался воскресить свою стратегию 1925 г., выйти из войны и потом вступить в нее снова. Но в ноябре 1942 г., в годовщину своего путча, Гитлер сказал: “С нашей стороны уже не будет никаких мирных предложений”, и придерживался этого решения, выполняя угрожающее предсказание, которое заявлял многократно в 20-е и 30-е годы, что Германия может выбирать только между мировым господством и национальным уничтожением.

Это уберегло праведные силы от вредных внутренних разногласий. В начале 1942 г. стало ясно, что официальное мнение и в Великобритании и в США разделено между “жесткой” и “мягкой” формулами перемирия. Чтобы разрешить дилемму, в мае 1942 г. Государственный департамент, а в декабре и Министерство обороны предложили “безоговорочную капитуляцию” в качестве рабочего принципа. Рузвельт, стараясь избежать затруднений Вильсона 1918--1919 годов, навязывал эту идею Черчиллю на конференции в Касабланке 24 января 1943 г., а позднее односторонне ее обнародовал. Впрочем, не существует никаких доказательств, оправдывающих опасения Черчилля, что Гитлер использует непримиримость Союзников для мобилизации сопротивления Германии [50]. Никакая сила в Германии не могла вынудить или убедить Гитлера заключить мир на каких угодно условиях. Германское профессиональное офицерское сословие или то, что от него осталось, не предпринимало ничего, пока не стало ясно, что союзнический десант в Европе, начавшийся 6 июня 1944 г., проходит успешно. Тогда, 15 июля, фельдмаршал Роммель послал Гитлеру телеграмму: “Неравная борьба близится к концу. Я вынужден просить Вас немедленно сделать необходимые выводы из создавшегося положения” [51].

После того, как Гитлер не ответил, 20 июля на него было совершено юнкерское покушение при помощи взрывного устройства. Если бы Гитлер был убит, за этим последовала бы военная диктатура, но не вполне ясно, был ли готов Рузвельт к переговорам, следуя итальянскому примеру (в Касабланке Италия была исключена из формулы “безоговорочной капитуляции”).

Гитлер, после того как уцелел, сделал вывод. “Ничто не предначертанное не может со мной случиться, тем более это не первый случай, когда чудодейственным способом я избежал смерти... Я убежден более чем когда-либо, что мое предназначение - довести нашу великую идею, до счастливого конца” [52]. Заговорщики были главным образом аристократами, пользовавшимися традиционной монополией на штабные должности; в результате они не имели войсковых частей в своем подчинении. Они могли отдавать приказы, но никто их не слушал. Они не имели также ни народной поддержки, ни даже контактов. Заметив их узкую социальную базу, Гитлер эмоционально сместился или, скорее, вернулся влево. В этой последней фазе он восхищался Сталиным в большей, чем когда-либо, степени. Он считал, что если Сталин проживет еще десять-пятнадцать лет, то сделает Россию “самой большой силой в мире”. Он - “зверь”, но зверь “крупного масштаба”. Гитлер добавлял: “Я.часто горько сожалею, что не провел чистку в своем офицерском корпусе, как это сделал Сталин”. Теперь он предоставил своему ленинскому “народному суду” и его радикальному судье-вешателю Роланду Фрейслеру момент для триумфа: “Фрейслер позаботится обо всем как надо. Он - наш Вышинский” [53]. Гитлер воспринял ленинский принцип “ответственности близких родственников”, хотя и отрицал, что он был большевистским - это было “очень старым обычаем, практикуемым еще нашими предками”. Экзекуции подозреваемых (“Хочу, чтобы их повесили, вешая их как забитый скот”), хотя и в меньших масштабах в сравнении со сталинскими убийствами 1937-1938 г.г., продолжались вплоть до конца режима [54].

В то же время Геббельс, самый социалистически настроенный из нацистских лидеров, стал ближайшим советником Гитлера и получил разрешение радикализировать военные усилия, вводя тотальную мобилизацию, воинскую повинность для женщин, закрывая кинотеатры и театры и применяя другие давно откладываемые меры. Вермахт все еще насчитывал 9 миллионов. В то время, как некоторые нацистские лидеры уже пытались заключить сделку с англо-саксами во имя антибольшевизма, Гитлер уповал на образ Фридриха Великого, уцелевшего в безнадежном окружении. Он и Геббельс вместе читали мистическую многотомную биографию короля, написанную Карлайлем, нанося тем самым столь потрясающий удар по уже расшатанной репутации старой шотландской саги [55]. Будучи далек от мысли о поисках общего фронта против России, Гитлер перебросил дивизии на Запад, чтобы начать в декабре 1944 г. свое последнее наступление в Арденнах, открыв тем самым дорогу для большого русского наступления в январе 1945 г., приведшего советскую власть в сердце Европы.

Гитлер остался социалистом, хотя и эксцентричным, до конца. Так же, как и Сталин, он жил в отвратительном неудобстве. Чано был в ужасе от его главной квартиры в Растенбурге, назвав ее обитателей троглодитами: “Тяжелый запах кухни, униформ и сапог” [56]. Это какой-то монастырь-концентрационный лагерь - Эскориал без его дворцового великолепия. Действительно, Гитлер начал напоминать Филиппа II своим одиночеством и изоляцией, своей решительностью и, особенно, картоманией, проводя часы над картами, потерявшими свою актуальность в ходе войны, издавая приказы о взятии какого-либо маленького моста или дота, часто воображаемыми солдатами. Его самыми близкими приятелями стали эльзаская сука Блонди и ее щенок Вольф. Профессор Морель, хитрый берлинский врач, давал ему сульфаниламиды и делал инъекции с экстрактом желез: он принимал глюкозу, гормоны, антидепрессанты. Карл Брандт - один из его врачей, говорил, что он старел “на четыре-пять лет каждый год”. Его волосы поседели. Но его работоспособность оставалась внушительной до конца.

Гитлер переехал в бункер под Берлинской рейхскоицелярией в январе 1945 г., взяв с собой Геббельса – оба они дышали социалистическим жаром. “Под руинами наших опустошенных городов, - ликовал Геббельс, - наконец-то похоронены последние так называемые достижения нашего буржуазного девятнадцатого века”.[57]. Непрестанно поедая эклеры (Гитлер стал “поглощающей пирожные человеческой развалиной”, как говорил один из его приближенных), он дал выход своей радикальной боли: что не истребил германскую аристократию; что пришел к власти “слишком легко”, не производя классической революции для “уничтожения элит и классов”; что поддерживал Франко вместо коммунистов; что не успел возглавить движение за освобождение колониальных народов, “особенно арабов”; что не освободил рабочий класс от “буржуазной окаменелости”. Больше всего Гитлер сожалел о своей терпимости, недостатке восхитительной жестокости, которую Сталин демонстрировал столь последовательно и которая вызывала к нему “безоговорочное уважение”. Одна из его последних записей, сделанная 27 апреля 1945 г., за три дня до самоубийства (спорно, застрелился он или принял яд) была: “После раскаиваешься, что был слишком добродушен” [58].

Перед тем как умереть, оплакивая свое добродушие, он в основном завершил самое крупное отдельно взятое преступление в истории - уничтожение европейских евреев. “Еврейский вопрос” был в центре его целостного взгляда на историю, его политической философии и программы действий. После обеспечения пространства и сырья для германской господствующей расы, первой целью войны было уничтожение еврейской “бациллы” и ее рассадника в большевистской России. Для Гитлера мирный период 1933-1939 годов в еврейской политике был, так же, как и во всем остальном, просто периодом подготовки. Не следует преувеличивать, утверждая, что цели Гитлера могли быть достигнуты только под военным прикрытием. Как Ленин и Сталин, Гитлер верил во всемогущество социальной инженерии. Как и для них, идея об уничтожении огромной категории людей, существование которых мешало исполнению его исторической миссии, была для него полностью приемлемой. Единственного, чего он опасался - была гласность и сопротивление, которые могли бы помешать исполнению этой необходимой задачи.

Поэтому война давала огромное преимущество, погружая Германию в безмолвие и мрак. 1 сентября 1939 г. он послал записку Филиппу Боулеру, начальнику своей канцелярии, приказывал ему истреблять хронически душевнобольных и неизлечимых. Работа была выполнена врачами СС, которые, таким образом, получили опыт массовых убийств и отравления газом. Эта программа, по которой было уничтожено 70 тысяч немцев, не могла быть сохранена в полной тайне. Двое видных германских служителей церкви, епископ Вюрм из Вюртенберга и граф-епископ Гален из Мюнетера, протестовали - единственный случай, когда германские церковные иерархи подняли гневный голос против нацистских преступлений, - и в конце августа 1941 г. телефонный звонок Гитлера положил конец программе [59]. Но “центры для эвтаназии” не были закрыты. Они продолжали уничтожать душевнобольных из концентрационных лагерей. В ретроспекции эта программа была подготовкой для последовавшего более масштабного геноцида.

Еще 7 октября 1939 г. тайным приказом Гитлер назначил Гиммлера на новый пост рейхскомиссара для оздоровления германской нации, с указанием предпринять “расовую чистку” на Востоке и подготовить почву для программы заселения. Массовые убийства польских евреев уже начались. Точно не известно, когда Гитлер приказал начать “окончательное решение” или как был определен его диапазон: все его приказы были устными. В марте 1941 г. Гиммлер создал первую конференцию по геноциду, объявив, что одной из целей предстоящей русской кампании будет “сокращение славянского населения на тридцать миллионов” [60]. В конце того же месяца Гитлер лично информировал своих высших офицеров об истребительных частях эйнзатцгруппен, которые будут следовать за германской армией. Через два дня после этого, 2 апреля, Альфред Розенберг после двухчасового разговора с Гитлером записал в своем дневнике: “Не хочу этого записывать, но никогда его не забуду” [61]. Истребительные части СС начали свою работу сразу после начала нашествия, и к концу 1941 г. уничтожили около 500 тысяч русских евреев (как и других жителей России), в основном расстреливая их. Однако ключевым документом программы геноцида, по-видимому, был приказ, отданный Герингом 31 июля 1941 г. (от имени Гитлера) заместителю Гиммлера и шефу СД Рейнхарду Гейдриху, которого Гитлер называл “человеком с железным сердцем”. В приказе говорилось о тотальном решении - Gesamtlosung, и об окончательном решении - Endlosung, “для решения еврейского вопроса”. Геринг объяснил устно Гейдриху, что означает “окончательное”, повторив тем самым устные приказы самого Гитлера: по показаниям, данным на процессе в 1961 г. Адольфом Эйхманом, которого Гейдрих назначил своим заместителем - это означало “плановое биологическое уничтожение еврейской расы в Восточных территориях”. Датой начала операции был апрель 1942 г., чтобы было время для подготовки [62]. Исполнительная конференция, уточнившая подробности, была организована Эйхманом под нредседательетном Гейдриха в Вандее 20 января 1942 г. На сегодняшний день собрано много доказательств о методах убийства. С июля 1941 г, по приказу Гиммлера, Рудольф Хёсс, комендант Лагеря “А” в Аушвиц-Биркенау, начал эксперименты. Расстрел - слишком медленное и грязное дело. Газ - углекислый газ, также считали слишком медленным. Тогда в августе 1941 г., использовав 500 советских военнопленных в качестве подопытных кроликов, Хёсс совершил массовое убийство газом Циклон-Б. Он производился фирмой для пестицидов “Дегеш” - корпорацией для борьбы с сельскохозяйственными вредителями и сателлитом “И.Г.Фарбен”. По словам Хёсса, открытие Циклона-Б “успокоило его душу” [63]. Из СС пришел огромный заказ на газ с указанием не вкладывать “индикаторный” компонент, предупреждающий людей об опасности. Доходы концерна “И.Г.Фарбен” от фирмы “Дегеш” в 1942-1944 г.г. удвоились, и как минимум один директор знал, для чего употребляется газ: единственный протест из “Дегеша” состоял в том, что отсутствие “индикатора” может поставить под угрозу их патент [64].

Окончательное решение стало фактом весной 1942 г. Первое массовое применение газа началось 17 марта 1942 г. в Бельцеке. Этот лагерь имел возможности для убийства по 15 000 человек в день. В следующем месяце - в Собиборе (20 000 в день), в Треблинке и Майданеке (15 000) и в Аушвице (Освенциме), который Хёсс называл “самым крупным учреждением всех времен для уничтожения людей”. Документация о геноциде огромна (65). Цифры - почти невероятные. К декабрю 1941 г. под властью Гитлера находилось 8 700 000 евреев. Из них до начала 1945 г. он уничтожил как минимум 5 800 000: 2 600 000 - в Польше, 750 000 - в России, 750 000 - в Румынии. 402 000 - в Венгрии, 277 000 - в Чехословакии, 180 000 - в Германии, 104 000 - в Литве, 106 000 - в Голландии, 83 000 - во Франции, 70 000 - в Латвии, по 65 000 - н Греции и Австрии, 60 000 - в Югославии, 40 000 - в Болгарии*, 28 000 - в Бельгии и 9000 - в Италии.

* Так планировалось, но в действительности были уничтожены 11 000 из Эгейской Фракии и Македонии

В Аушвице, где было убито 2 миллиона человек, процесс управлялся как крупномасштабное промышленное производство. Германские фирмы подавали конкурентные предложения на “установку для обработки”, которая должна была иметь “мощность ликвидации по 2000 тел каждые двенадцать часов”. Пять печей были доставлены германской фирмой “Topt & Со” из Эрфурта. Газовые камеры, описанные как “помещения для трупов”, были спроектированы “German Armaments Incorporated” по спецификации, требующей “герметические двери с резиновым уплотнением и люк для наблюдения с 8-миллиметровым стеклом типа 100/192” [66]. Площадка над газовыми камерами была хорошо ухоженной лужайкой, испещренной бетонными грибами, закрывающими шахты, через которые “санитары” засыпали аметнстово-синие кристаллы Циклона-Б. Жертвы шли в камеры, о которых им говорили, что это душевые, и сначала не замечали газ, выходивший из перфорированных металлических колонн:

После, почувствовав газ, они сбивались в кучу подальше от опасных колонн, а в конце бросались к огромной металлической двери с небольшим окном, и падая, образовывали посиневшую, липкую, забрызганную кровью пирамиду, царапая и ударяя друг друга даже в момент смерти. Через двадцать пять минут после этого “вытяжные” электрические насосы устраняли воздух с газом, большая металлическая дверь скользила в сторону и люди из еврейской зондеркоманды заходили в противогазах и резиновых сапогах, неся шланги, потому что их первой задачей было вымыть кровь и испражнения, до того как начнут отделять окоченевших мертвецов петлями и крючьями - прелюдии к отвратительному поиску золота и отделению зубов и костей, которые у немцев считались стратегическим материалом. За этим следовало путешествие на лифте или в вагонетке до печей, мельница, которая 'превращала золу в мельчайший пепел, и грузовик, который сбрасывал пепел в воды, реки Зола [67].

Часто, чтобы сэкономить, употребляли недостаточное количество дорогого газа; таким образом более крепкие жертвы только теряли сознание, а затем их сжигали живьем [68].

Существовало фундаментальное противоречие целей в политике концентрационных лагерей. Гитлер желал, чтобы все евреи (и многие другие группы) были уничтожены любой ценой. Он в ярости отбрасывал жалобы военных, что снабжение армии для тяжелых сражений на Восточном фронте задерживалось из-за нужд перевозок миллионов жертв через всю Европy (часто в переполненных составах по сто товарных или пассажирских вагонов, собиравших десятки тысяч людей). Гиммлер, с другой стороны, хотел превратить cвое эсесовское “государство в государстве” в огромную промышленную и строительную империю, которая в военное время обеспечивала бы болъшую часть военного снабжения Германии, а после войны построила бы инфраструктуру запланированных Гитлером восточных поселений с их пятидесяти-миллионным населением. Вторая задача должна была занять двадцать лет и требовала 14 450 000 рабочих-рабов, учитывая 10-ти процентную ежегодную смертность [69].

Количество это - не столь фантастическое, как кажется: в августе 1944 г. только в германской промышленности работало 7 652 000 иностранцев, включительно 1 930 000 военнопленных и более 5 миллионов принудительно депортированных или рабов. [70]. Гиммлер хотел использовать войну, чтобы создать ядро своей империи рабства, и поэтому его не столь беспокоило именно уничтожение евреев, если их можно было заставить работать, особенно получая за это чистоганом для кассы СС от Круппа, “Сименса”, “И.Г.Фарбена”, “Рейнметалла”, “Мессершмитта”, “Хейнкеля” и других крупных фирм за рабочие руки из концлагерей. В конце 1944 г. более 500 000 заключенных были “отданы в наем” частной промышленности, а сам Гиммлер имел свои собственные фабрики, используя там “скрытых” евреев, утаивая от Гитлера их существование [71]. Гиммлер решил дилемму путем компромисса: включил германскую промышленность в систему лагерей смерти, а затем использовал рабов до истощения, пока они не становились годными только для сожжения в печах. Аушвиц занимал особенно позорное место в этой истории ужасов не только из-за своих уникальных размеров, но и потому, что был специально спроектирован для воплощения этого компромисса. Он был создан совместно силами СС и “И.Г.Фарбен” как центр для производства синтетического каучука (буна) и топлива. Огромный комплекс состоял из А1 - первичного концентрационного лагеря, А2 - завода для уничтожения в Биркенау, АЗ - завода для бума и синтетического топлива, А4 - концентрационного лагеря - собственности “И.Г.Фарбен” в Моновице. “И.Г.Фарбен” имела свое специальное “Отделение Аушвица” со своими пожарными и лагерной полицией, вооруженной плетками, хотя руководство жаловалось на шум и количество наказаний плетками совершаемыми капо, настаивая, чтобы их проводили строго в рамках концентрационного лагеря, а не на рабочем месте.

Когда прибывали составы с жертвами, их разделяли на здоровых, которые отправлялись в Моновиц, и слабых, больных, женщин и детей, которые попадали прямо в лагеря смерти. Рабочие в Буна-Моновиц начинали каждый день в 3 часа утра, двигаясь “СС-трусцой”, даже когда переносили тяжести, на рабочем месте, ограниченном зоной в десять квадратных метров. Не было перерывов для отдыха и каждый, вышедший из зоны, расстреливался как “при попытке к бегству”. Каждый день били плеткой и “несколько раз в неделю вешали”. В полдень давали суп из картофеля и свеклы, а вечером - кусок хлеба. Фриц Заукель, шеф системы рабского труда, издал распоряжение: “Всех заключенных кормить, размещать и содержать таким образом, чтобы использовать их в наиболее полной возможной степени, при наиболее низком уровне затрат” [72]. Они, в сущности, находились в более тяжелом положении, чем рабы: 25 000 буквально умерли от работы в Аушвице. Каждое утро офицер, который распределял работу, отделял больных для газовых камер. “И.Г.Фарбен” сохранила документы, включая и последний приказ: Nach Birkenau. Средняя потеря веса была от 3 до 4 килограммов в неделю, так что нормально питавшийся до этого человек мог бы компенсировать недостаток собственного веса в течение трех месяцев (дольше, чем в большинстве русских лагерей подобного типа). Рабы буквально сжигали свой телесный вес и в конце концов умирали от истощения. Вот как это отразил один историк:

Скудная собственность, которую жертвы привезли с собой в Аушвиц, “конфисковывалась” и отсылалась в Германию. За один отдельно взятый шестинедельный период, с 1 декабря 1944 г. по 15 января 1945 г., она составляла 222 269 комплектов мужских костюмов и нижнего белья, 192 652 комплекта женской одежды и 99 922 комплекта детской одежды [74]. И все-таки, несмотря на это ужасное падение, столь характерное для тоталитарного государства, Аушвиц был полным экономическим провалом: производилось очень мало синтетического горючего и никакого буна.

В общих рамках геноцида, который поглотил миллионы поляков, русских и евреев, практиковались бесчисленные фантастические формы жестокости. Указом Гиммлера Lebensborn 28 октября 1939 г. были учреждены расовые фермы для воспроизводства “идеальных арийцев”, а женщины-офицеры СС обшаривали концентрационные лагеря, выявляя детей арийского типа для воспитания, “так, чтобы еще при нашей жизни мы бы стали 120 миллионным германским народом”. Гиммлер, восхищавшийся стройной фигурой лорда Галифакса, приказал женщин для расплода кормить овсяной кашей:

На другом конце спектра 350 врачей СС (один из каждых 300, практиковавших в Германии) участвовали в экспериментах над заключенными. Д-р Зигмунд Рашер, например, проводил низкотемпературные опыты в Дахау, убивая десятки человек, и подал прошение о переводе в Аушвиц: “Лагерь столь обширен, что привлечет меньше внимания, так как объекты сильно воют, когда замерзают!” Польские девочки, называемые “кроликами”, были заражены газовой гангреной для опытов с сульфаниламидными препаратами. Проводилась массовая стерилизация русских рабочих-рабов рентгеновскими лучами. Другие проекты включали: инъекции для заражения вирусом гепатита в Заксенхаузене, введение инфицированной жидкости в матку для стерилизации в женском лагере Равенсбрюке, опыты с развитием флегмонов у католического священника в Дахау, инъекции тифозной вакцины в Бухенвальде, экспериментальная пересадка костей и принудительное поение цыган морской водой. В Ораниенбурге отобранные евреи были убиты газом, чтобы пополнить гиммлеровскую коллекцию скелетов “еврейско-большевистских комиссаров, которые олицетворяют собой отвратительный, но характерный человеческий подвид” [76].

Существует аспект, при котором “безличное преступление”, как называл его Черчилль, есть акт национального злодеяния. Верно, что программа геноцида с начала до конца, несмотря на ее огромный масштаб, была секретной. Гитлер ни разу не упоминал о ней даже в своих бескрайних тирадах перед сподвижниками, которые представляли собой темы его книги “Разговор за столом”, и в других документах. Хотя он упивался уничтожением заговорщиков от 20 июля 1944 г. и требовал снова и снова показывать ему фильм об их ужасных экзекуциях, он никогда не посетил ни одного лагеря, не говоря уже о лагерях смерти. Его чудовищная и полная ненависти воля задействовала весь процесс и поддерживала его ход до тех пор, пока цель не была практически достигнута. Но его ненависть была абстрактна. Он как будто чувствовал, что даже его воля размякнет, когда он увидит массы обреченных как миллионы конкретных человеческих лиц: тогда его способность выполнить то, что он считал своим высшим долгом перед германской “культурой”, рухнет. Он наслаждался убийством генералов-аристократов, которых знал и ненавидел, но уничтожеяие целой категории людей было не более чем просто неприятной обязанностью. По-видимому, и Ленин развил подобное отношение. Даже Сталин, который наблюдал через глазок агонию своих старых товарищей на процессах, никогда не посещал камер на публике и его нога не ступала в лагеря смерти.

Начиная с молчания Гитлера, все применение геноцида вниз по иерархии было пропитано невысказанной, невыраженной виной. Даже Гиммлер - образец революционера-жреца, который следил за всеми подробностями преступления, посетил Аушвиц только два раза. И так же, как при всех тоталитарных системах, необходимо было создать фальшивый жаргон для прикрытия конкретных ужасов морального релятивизма. Эсесовские обозначения убийства включали в себя выражения: “специальное обращение”, “переселение”, “генеральная линия”, “суверенные действия вне проделов правосудия”, и, чаще всего, “отправка на Восток” [77]. Как при убийствах 1934 г. - крупного преступления, прообраза колоссального преступления, - заговор молчания окутал страну. 4 октября 1943 г. Гиммлер сказал своим высшим генералам СС: “Между собой мы можем говорить об этом совсем откровенно, но мы никогда не скажем об этом публично”. Точно так же, как в 1934 г. их долгом было “поставить к стенке и расстрелять своих допустивших ошибки товарищей”, так и теперь их долгом было “истребление еврейской расы”. Они никогда не вспоминали публично убийства 1934 г. и теперь тоже должны были молчать. Кроме того, 29 мая 1944 г. он сказал гауляйтерам, что до конца года все евреи будут мертвы:

Поэтому система безопасности была очень строгой. Супруга одного немецкого офицера на каком-то сложном железнодорожном узле по ошибке села в поезд смерти и, несмотря ни на что, была отправлена в печь, чтобы не могла рассказать об увиденном. Ни одна жертва не выходила живой из Аушвица, пока двое словацких евреев не совершили побег в августе 1944 г. Но все равно, миллионы немцев знали, что с евреями делали что-то ужасное. Только в СС служило 900 000 человек. Многие немцы слышали и видели бесконечные составы, стучавшие колесами в ночи, и знали об их предназначении, как подсказывает одна запись: “Эти проклятые евреи - даже ночью спать не дают” [79]. Система рабского труда в значительной степени переплеталась с германской промышленностью. Припомним, что немцы применяли рабский труд до истощения в 1916-1918 г.г., это было национальной реакцией на войну, характерной частью “военного социализма”, столь нравившегося Ленину. Расовая паранойя, глубоко укоренившаяся в германской культуре, подпитывалась поколениями интеллигенции. Она была предшественницей Гитлера; перед ней он бледнел. Через сорок лет трудно себе представить мощь и распространение расизма внутри белой расы, особенно - антисемитизма (и не только в Германии). Так что, в известном смысле, именно воля немецкого народа указывала цель; воля Гитлера лишь выбирала средства [80],

С другой стороны, преступление имело соучастников во всем цивилизованном мире. 150 000 членов СС не были немцами. Самое зверское массовое убийство поляков было совершено дивизией СС, составленной из военнопленных белорусов [81]. Гитлер часто находил охочих помощников для преследования евреев вне Германии. Парадоксально, что самыми безопасными местами для евреев в Европе были фашистские Испания, Португалия и Италия, пока Гитлер не установил там свой марионеточный режим.

Самым опасным местом была Франция, где режим Виши, будучи антисемитским с самого своего рождения, с течением времени делался все более лютым. Во Франции находилось два вида евреев - ассимилированные сефарды и эльзасцы, и новоприбывшие беженцы. В ноябре 1941 г. режим Виши учредил “Общий союз израильтян во Франции”, состоящий в основном из представителей первой группы, который представлял собой бюрократическую машину для отправки второй группы в концентрационные лагеря - еврейский Виши в миниатюре [82]. В сущности, Виши принимал активное участие в отправке евреев, рожденных за границей, в лагеря смерти; притязания же режима, что он, якобы, защищал собственных евреев, были фальшивыми, потому что из 76 тысяч евреев, отправленных из Франции нацистам (из них уцелело меньше 2 тысяч), одна треть родилась во Франции. Из уничтоженных 2 тысячи были младше шести лет и 6 тысяч - младше тринадцати лет [83]

Тень вины простирается еще шире. В 1933-1939 г.г., когда Гитлер колебался относительно эмиграции, и евреи еще могли бежать, никто их не принимал. Практически все европейские правительства имели проблемы с антисемитизмом и боялись их усугубить. Британия накрепко заперла дверь в Палестину, опасаясь арабов: Белая книга 1939 г. ограничивала еврейскую иммиграцию до 75 000 за пять лет. Рузвельт, как обычно, посвящал много словесной симпатии евреям, но практически ничего не сделал, чтобы помочь им переселиться в Америку. Первые сведения о геноциде достигли Всемирного еврейского конгресса в Лозанне в августе 1942 г. Даже еврейские чиновники, привыкшие к ужасам, сначала не поверили в это. В апреле 1943 г. англо-американская встреча официальных лиц на Бермудах фактически решила, что ни одна из двух сторон не может ничего сделать, чтобы помочь евреям, и не будет критиковать за это другую сторону - совместный пакт против совести. К августу 1943 г. было известно и опубликовано, что уже уничтожено 1 702 500 евреев. 1 ноября Рузвельт, Сталин и Черчилль совместно предупредили немецкое руководство, что их будут судить за эти преступления. 24 марта Рузвельт сделал еще одно публичное предупреждение. Но это все, что было сделано. Хотя Америка имела и место, и продовольствие, она не желала дать убежище. Только Черчилль стоял за действия любой ценой. Но он был блокирован своими коллегами, объединившимися вокруг Энтони Идена, секретарь которого отмечал: “К сожалению Э.И. непоколебим по вопросу о Палестине. Он любит арабов и ненавидит евреев. 6 июня 1944 г. Хаим Вейцман, президент Всемирного еврейского агентства, умолял Идена использовать союзнические бомбардировщики, чтобы остановить перевозку венгерских евреев, сжигаемых в это время по 12 тысяч в день. Черчилль приказал: “Выжмите все, что только можно, из военной авиации, позвоните мне, если необходимо”. Но ничего не было сделано и неясно, можно ли было сделать что-либо эффективное с помощью бомбардировок [84].

В это время большая часть евреев была уже мертва. То, чего желали уцелевшие – это доказательства, что цивилизованный мир их не забыл. “Мы молились не о нашей жизни, - говорил один из уцелевших, - у нас не было на это надежды, а о возмездии, о человеческом достоинстве, о наказании убийц” [85]. Евреи хотели признания уникальной чудовищности преступления. Нельзя сказать, что они его получили, ни от самих немцев, которые могли бы освободиться от своей коллективной вины путем ее признания, ни от Союзников. История наказания немецких военных преступников почти столь же сложна, сколь и само преступление. Сталин, так же, как и Ленин когда-то, верил, что вследствие войны возникнет советская Германия, поэтому он пренебрегал германской виной за разжигание войны в своих публичных высказываниях и подталкивал к этому тех, кто его поддерживал на Западе. Его личные чувства были совсем иными. На Тегеранской конференции он укорял Черчилля за то, что тот видел разницу между германскими руководителями и народными массами. Для внутреннего употребления он приказывал Эренбургу и другим писателям публиковать яростные расистские выпады против немцев в “Правде”, “Красной Звезде” и других газетах [86]. Однако, официально, коммунистическая линия на Западе рассматривала военные преступления как политический, а не как моральный вопрос. В 1942 г. Виктор Голанц, ведущий публицист английских левых, в своем трактате “Будут ли жить или умрут наши дети?” утверждал, что вину за войну должен нести главным образом империализм. Он же придумал известную фразу: “каждый из нас виноват, хотя капиталисты виноваты больше, чем обыкновенные граждане”.]87].

В 1945 г. Союзники договорились о заключении в тюрьму и экзекуции нацистских вождей. Далее, по нисходящей, уже начинались трудности. Русские первыми добрались до главных лагерей смерти. Некоторые из начальников лагерей исчезли, возможно, чтобы работать на победителей. Связи между нацистскими и советскими силами безопасности всегда были сильными, и охотно возобновились после войны. Гиммлер всегда восхищался советскими полицейскими методами (он верил, что Сталин имел необыкновенную монгольскую кровь, унаследованную от орды Чингисхана), а руководитель его гестапо - генерал СС Мюллер, вероятно, стал работать на НКВД [88]. Многие из прусских полицейских чиновников, служивших Герингу, получили высокие посты в полиции восточной Германской демократической республики, которую позже создал Сталин...

У англичан и американцев усердие к наказанию длилось немного дольше, но в конце угасло. В тот момент, когда руководителей “И.Г.Фарбен” осудили в Нюрнберге (29 июля 1948 г.), началась блокада Берлина, Германия стала потенциальным союзником, а воскрешение германской промышленности стало целью для англо-американцев. Так Карл Краух, человек, который ввел нацистские порядки в фирме и лично выбрал Аушвиц местом для завода Буна, получил только шесть лет. Одиннадцать других руководителей получили сроки тюремного заключения от восьми лет до восемнадцати месяцев - “достаточно легкие, чтобы понравиться и мелкому жулику”, как гневно выразился прокурор Жозеф Дюбуа [89]. В январе 1951 г. все германские военные преступники-промышленники были освобождены союзническим актом о помиловании. Альфред Крупп, осужденный с конфискацией всего имущест ва, получил его обратно, потому что Джон Дж. Макклой, главный комиссар США, чувствовал, что “в конфискации имущества есть что-то неприемлемое для американского правосудия”. Когда дела о возмездии были переданы Союзниками самим немцам, результаты не показали никакого желания к коллективному покаянию. Возмещение убытков было выплачено новым Федеральным правительством новому сионистскому государству Израиль. Но отдельные рабочие-рабы, которые настоятельно требовали этого, наткнулись на враждебное отношение со стороны немецких судов. Из полумиллиона уцелевших рабов, в конце концов, после долгих лет судебных разбирательств, 14 878 человек получили денежное возмещение, лишь изредка превышавшее 1250 долларов. “Рейнметалл” после длительных адвокатских защитных процедур выплатил по 425 долларов каждому из своих бывших рабов. Крупп, под нажимом американского правительства, выплатил в 1959 г. в общей, сложности 2 380 000 долларов. Фридрих Флик не заплатил ни гроша, оставив после своей смерти в девяностолетнем возрасте в 1972 г. более 1 миллиарда долларов [90]. Так кто же столь наивен, чтобы поверить, что в этом мире существует справедливость?

Японцы начали с выдающегося истребителя “Зеро”. Четвертого июля 1942 г. на Алеутских островах один из них в полной исправности попал в руки американцев. Самолет противодействия - “Хеллкэт” был спроектирован быстро и его производство было развернуто в огромных количествах [91]. Японское самолетостроение достигло апогея своего производства в июне 1944 г., когда была произведено 2857 единиц; с этого момента оно пошло на спад из-за бомбардировок Союзников. За весь военный период Япония произвела только 62 795 самолетов, 52 109 из которых потеряла [92]. Соединенные Штаты производили более 100 000 самолетов в 1943 г. Аналогичным было положение и с крупными военными кораблями. Во время войны Япония смогла спустить только двадцать авианосцев, 16 из которых были потоплены. Летом 1944 г. только Соединенные Штаты имели около 100 авианосцев, действовавших на Тихом океане [93]. Неравновесие усиливалось иррациональной стратегией Японии. Японские подводники обучались атакам только против крупных вражеских военных кораблей. В Генеральном штабе лишь два офицера отвечали за борьбу против подводных лодок, мин и за ведение противовоздушной обороны. Эти виды деятельности презрительно характеризовались как “оборона на задней линии”. Даже система ограниченного конвоирования была воспринята лишь в 1943 г., а полное конвоирование началось только в марте 1944 г. В это время флот США уже имел сотни подводных лодок и развернутую систему “Волчья стая”*.

В результате Япония потеряла от пяти до шести миллионов тонн судового тоннажа, с которым начала войну: 50% от атак подводных лодок, 40% - от самолетов, и остальное - от мин. Ошибки флота усугублялись действиями сухопутных войск, которые в своей алчности в первые пять месяцев войны захватили территорию в 3 285 000 кв.миль с населением 350 миллионов, охраняемым 3 175 000 солдат, снабжение которых большей частью осуществлялось морем. В результате, японский военный и торговый флот уничтожали сами себя из-за напрасных усилий поддерживать армию живой и вооруженной. Много солдат практически умирало от голода или, оставшись без амуниции, было вынуждено воевать 6амбуковыми пиками [95].

Стратегия японской армии состояла в том, чтобы держаться за свои завоевания, утверждая, что американские новобранцы не могут сравниться с японскими солдатами в ближнем бою, и что огромные жертвы заставят американское общественное мнение вынудить правительство пойти на компромисс. Но Союзники, после того как обеспечили морское и воздушное превосходство, приняли “Центрально-тихоокеанскую стратегию” переброски с острова на остров в центральной части Тихого океана по пути к самой Японии, применяя морские десанты и извлекая максимальную пользу из своей сокрушительной огневой мощи [96]. Японцы повсеместно отчаянно сражались, но техника и производительность труда позволили американцам достигнуть и поддерживать соотношение потерь, как в эпоху колонизации. Тон был задан “переломным” сражением за Гвадалканал в ноябре 1942 г., когда японцы имели 25 000 жертв против всего лишь 1592 с американской стороны. Когда в ноябре 1943 г. на атолле Тарава началось центрально-тихоокеанское наступление, американцы были вынуждены уничтожить всех, кроме 17 человек, из 5-тысячного гарнизона, а сами они потеряли только 1000 солдат. В результате, они усилили огневую мощь и увеличили расстояние перебросок. На следующем острове, Кваджалейн, артобстрел с моря и бомбардировка были столь жестокими, что, как выразился один очевидец, “весь остров выглядел так, словно его подняли на высоту 20 тысяч футов и уронили оттуда”. Практически всех 8500 защитников пришлось уничтожить, а благодаря огневой мощи, потери американцев составили всего 373 убитых [97]. Эти соотношения поддерживались и в дальнейшем. На Лейте из 70 тысяч солдат японцы потеряли всех, кроме 5 000, а американцы - только 3 500. На Иводзима американцы понесли самое тяжелое для них соотношение жертв: 4917 убитых против 18 тысяч японцев; а при взятии Окинавы они имели самое большое количество жертв - 12 520 убитых или пропавших без вести, против 185 тысяч у японцев. Но в общей сложности американские потери были незначительными. БОльшая часть японцев была убита при артобстрелах, налетах с воздуха или умерла от голода в осаде. Они никогда не видели американского пехотинца и не приближались к нему на расстояние одного штыка. Даже в Бирме, где все бои были очень ожесточенными, и нельзя было использовать воздушно-морское превосходство, индийско-английская 14-я армия уничтожила 128 тысяч японцев при собственных жертвах всего около 20 тысяч [98].

Целью Центрально-тихоокеанской стратегии было довести саму Японию до радиуса действия базирующихся на земле тяжелых бомбардировщиков и поддерживать круглосуточные бомбардировки во все больших масштабах. Короче говоря, это была та война, которую авиационный эксперт Дуэт предсказывал в 20-е годы, которой боялись британские “умиротворители” в 30-е годы, и которую Черчилль пытался. вести против Германии. Она началась в ноябре.1944 г., когда освобожденная на Гуаме база стала полностью используемой, и летающие крепости Б-29, несущие по восемь тонн бомб каждая, могли нападать в группе по 1000 самолетов под прикрытием истребителей. В 1939 г. Рузвельт послал воюющим сторонам воззвание, призывающее к воздержанию от “негуманного варварства” бомбардировок гражданского населения. Эта позиция не устояла после Перл-Харбора. С марта по июль 1945 г. практически безо всякого сопротивления Б-29 сбросили 100 тысяч тонн зажигательных бомб на 66 японских городов и поселков, опустошив 170 тысяч квадратных миль густонаселенных улиц. В ночь на 10 марта, 300 Б-29, при содействии сильного северного ветра, превратили старую болотистую низменность Мусаши, на которой стоит Токио, в ад, разрушив пятнадцать квадратных миль города, убив 83 тысячи и ранив 102 тысячи человек. Один очевидец, англичанин из близко расположенного лагеря для военнопленных, сравнил его с ужасом землетрясения в 1923 г., которое он также пережил [99]. Японские данные показывают, что даже до атомной бомбы нападения против шестидесяти девяти районов разрушили 2 250 000 зданий, оставили 9 миллионов без крова, убили 260 000 и ранили 412 000 человек. Эти нападения непрерывно нарастали по количеству и по силе; в июле союзнический флот приблизился и использовал свои тяжелые орудия для обстрела прибрежных городов с близкого расстояния.

Плутониевая бомба Оппенгеймера была взорвана 16 июля на полигоне в Аламогордо, Нью-Мексико. Она создала огненный шар с температурой в четыре раза выше температуры солнечного ядра. Оппенгеймер цитировал фразу из Бхагавадгиты: “Ярче тысячи солнц... Я иду словно смерть, неся уничтожение мирам”. Ферми более прозаически подсчитал, что ударная волна была эквивалентна взрыву 10 тысяч тонн тротила. Новость с быстротой молнии передали новому американскому президенту Гарри Трумэну, когда он возвращался из Потсдама. О протоколе, подписанном Черчиллем и Рузвельтом 9 сентября 1944 г. в имении последнего Хайд-Парке, было сказано, что “когда бомба в конце концов будет создана, она, может быть, после зрелого обсуждения, будет использована против Японии”. Трумэн проворно подписал приказ о как можно более быстром использование бомбы и, по-видимому, не было никакой продолжительной по своей мудрости и моральности дискуссии о ее применении, по крайней мере, на высоком политическом и военном уровне. Как выразился генерал Гроувз: “Наверху желали ее как можно скорее” [100]. Америка и Великобритания уже сбрасывали на Японию каждый грамм конвенциональной взрывчатки, который могли произвести, увеличивая ее количество с каждым днем при помощи новых технологий и ресурсов. Отказ от употребления сверхбомбы был бы нелогичным и, в сущности, просто безответственным, тем более, если ее новизна могла повлиять на непреклонное до этого решение Японии продолжать сопротивление.

Еще в феврале 1942 г. император сказал, что война не может быть выиграна. В 1943 г. флот пришел к выводу, что поражение неминуемо. В 1944 г. Тодзио был свергнут путчем на флоте. Все это, однако, не имело особого значения. Страх политического убийства был слишком силен. В мае 1945 г. Россию попросили о посредничестве. Но Сталин сдержал свое слово вступить войну с Японией в августе, после того как в январе в Ялте ему были обещаны значительные территориальные приобретения. Шестого июня японский Верховный совет одобрил документ “Основы дальнейшей военной политики”, который подтверждал, что “мы... будем вести войну до самого конца”. Последний план обороны самой Японии, операция “Решимость”, предусматривал 10 000 самолетов-самоубийц (по большей части - приспособленные учебные самолеты), пятьдесят три пехотных дивизии и двадцать пять бригад: 2 350 000 тысяч солдат регулярной армии для сражений в прибрежной зоне, подкрепленных 4 миллионами армейских и флотских вольнонаемных и гражданским ополчением из 28 миллионов. В виды оружия были включены духовые ружья, бамбуковые копья, луки со стрелами. Парламент принял специальный закон о создании этой армии [101]. Командование Союзников предполагало, что их собственные силы могут понести до одного миллиона потерь, если вторжение в Японию будет необходимым. А сколько японцев погибло бы? Если принять уже испытанные соотношения, это должно было быть около 10-20 миллионов человек. Целью Союзников было преодоление японского сопротивления до того, как вторжение станет неизбежным.

Первого августа 820 самолетов Б-29 сбросили 6600 тонн взрывчатки на пять городов в Северном Кюсю. Через пять дней единственная, еще не испытанная американская урановая бомба была сброшена на Хиросиму - восьмой по величине город Японии, штаб-квартиру 2-й Общей армии и важный для вторжения порт. За два дня до этого они разбросали около 720 тысяч листовок, сообщавших, что, город будет “стерт с лица земли”. Никто не обратил внимания - отчасти из-за слухов, что мать Трумэна когда-то жила недалеко от этих мест, отчасти из-за того, что считалось, будто бы американцы намерены использовать этот красивый город для оккупационного центра. Из 245 тысяч жителей города около 100 тысяч умерли в тот же день, а около 100 тысяч - позже [102]. Некоторые умерли без видимых ран или причин. Другие покрылись яркими цветными пятнами. Многих рвало кровью. Один человек опустил свою обгоревшую руку в воду и “от нее пошло что-то странное, вроде синего дыма”. Другой, почти слепой, вернул себе зрение, но все волосы у него выпали.

Официальной реакцией японского правительства был протест, обращенный ко всему миру через швейцарское посольство. После того, как двадцать лет оно не считалось с международными законами, теперь оно осуждало “попрание международных законов американским правительством, особую жестокость новой сухопутной мины, использованной против Хиросимы”. Негласно правительство вызвало в Токио Нишина, руководителя японской атомной программы, чтобы выяснить, была ли бомба над Хиросимой настоящим ядерным оружием, и, если это так, то может ли он воспроизвести ее за шесть месяцев [103]. Это наводит на мысль, что одной атомной бомбы было недостаточно.

Вторая (плутониевая) бомба была сброшена 9 августа и не на главную цель (пилот не смог ее найти), а на альтернативную, которой, по жестокой иронии, стал христианский город Нагасаки, центр сопротивления против синто. 74 800 человек погибло в тот же день. Это, по-видимому, убедило японцев, что американцы имеют большой запас подобных бомб (в действительности, только две были готовы и предназначены для сбрасывания 13 и 16 августа). На следующий день Россия, которая уже имела 1 600 000 солдат на маньчжурской границе, объявила войну, выполняя Ялтинский договор. За несколько часов до этого японцы послали телеграмму, в которой в принципе принимали условия Союзников о безоговорочной капитуляции. Этим ядерная война была остановлена, хотя конвенциональные бомбардировки продолжились - 1 500 самолетов Б-29 бомбили Токио 13 августа от восхода до заката.

Окончательное решение о капитуляции было принято 14 августа. Военный министр и двое начальников штабов были категорически против, и премьер-министр, адмирал Сузуки, вынужден был попросить Тэнно Хирохито решить спор. Позднее Хирохито писал:

Тогда Хирохито приказал записать свое обращение к японскому народу о капитуляции, в котором признал, что “военная ситуация, к несчастью, не развивается в пользу Японии”, и что во избежание “полного исчезновения человеческой цивилизации”(!) Япония должна “вынести невыносимое и выстрадать невозможное” [105]. Армейские офицеры ворвались во дворец, чтобы уничтожить запись, до того как она будет передана по радио, убили начальника императорской охраны и подожгли дома премьер-министра и главного придворного министра. Но они не смогли остановить передачу по радио; сразу же после нее военный министр и некоторые другие покончили с собой на дворцовой площади [106]. Факты не дают основания считать, что капитуляция могла бы быть достигнута без применения атомной бомбы. Без нее продолжились бы тяжелые бои в Маньчжурии и дальнейшее усиление конвенциональных бомбардировок (которые уже приблизились к ядерному рубежу - около 10 000 тонн тротила в день), даже если бы и не потребовалось вторжение.. Таким образом, применение ядерного оружия сократило число жертв как с японской Стороны, так и со стороны Союзников. *

Действительная сущность японской формы тоталитаризма стала явной лишь после освобождения лагерей для военнопленных и начала работы Международного военного трибунала. Его председатель, сэр Вильям Вебб, отмечал:

Дэвид Джеймс, английский переводчик, который посетил главные лагеря после капитуляции, отмечал полное моральное разложение. у офицеров призывов после 1920 г., которые “фанатично верили в кодо и государственное синто”, и которые несли ответственность за каждодневные жестокости: “они имели один и тот же инстинкт убийства в бою и вне его... В этом причина той общей картины зверств, которая, по-видимому, потрясла трибунал, заседавший в Токио”. У режима не было концентрационных лагерей как таковых: он имел не более четырехсот политзаключенных. Но его лагеря для военнопленных, управлялись на основе тех же экономических принципов, что и советские и нацистские лагеря для рабов. После их посещения Джеймс сообщал в сентябре 1945 г.:

Так, из 50 тысяч пленных, работавших на Сиамской железной дороге, 16 тысяч умерли от истязаний, болезней и голода. В найденных японских полевых приказах постоянно подчеркивалось, что пленных, которые оцениваются как бесполезные, необходимо убивать. Показания на суде раскрыли, что японские офицеры медицинских служб вырезали сердца и легкие из тел здоровых пленных, когда они были еще живы. Поедание союзнических военнопленных было разрешено в случаях, когда не было другой пищи. Японцы убили больше британских солдат в лагерях, чем на поле боя. Статистика военнопленных у японцев, в сущности, гораздо хуже нацистской: из 235 тысяч англо-американских военнопленных, находившихся в лагерях в Германии и в Италии, умерло только 4 процента, в то время как из 132 тысяч в японском плену умерло 27 процентов [109].

Союзнический трибунал в Токио вынес приговор двадцати пяти главным военным преступникам, несшим особенную ответственность за планирование войны и четыре крупных кошмара: резни в Нанкине, “похода смерти” в Батаане, Таиландско-Бирманской железной дороги и разграбления Манилы. Семь человек, включая Тодзио, были повешены. Местные военные комиссии приговорили еще 920 военных преступников к смерти и более 3000 к тюремному заключению. Один из “цветных” судей трибунала, индус Радхабино Пал, отстранился, заявив, что японцы действовали целиком в целях самообороны, и что процесс есть не что иное, как “правосудие победителей”. Филиппинский судья Дельфин Хараилля сказал, что приговоры слишком мягки. В сущности, японские зверства против индийских и филиппинских солдат и против китайских, малайских и других небелых граждан были значительно более жестокими и многочисленными, чем против англо-американцев [110]. Главными жертвами системы были сами японцы, из которых более 4 миллионов умерло, потому что та же догма, которая учила людей относиться к военнопленным, как к осужденным насмерть преступникам, была ответственна и за решение начать самоубийственную войну, и за затягивание перемирия. Премьер-министр Коноэ, один из виновников, оставил возле своего смертного одра книгу Оскара Уайльда “Де Профундис”, аккуратно подчеркнув слова: “Сколь бы ни было ужасным то, что со мной сделал мир, но то, что я сам с собой сделал - еще более ужасно” - эпитафия тоталитарной Японии [111]. И, как уже не раз мы отмечали в этой книге, холистический принцип морального разложения задействовал сатанинское Правило Грэшэма, согласно которому зло изгоняет добро.

Американский самолет, который 3 марта 1943 г. потопил конвой, шедший в подкрепление гарнизона Лае в Новой Гвинее, расстрелял из пулемета спасавшихся в воде, а экипаж докладывал: “Это было ужасной задачей, но военной необходимостью, потому что японские солдаты не сдаются, и, поскольку они были в состоянии доплыть до берега, нельзя было позволить им достичь его и присоединиться к гарнизону в Лае” [112]. Для Союзникон стало практикой расстреливать японцев, которые пытались сдаться. Один из адвокатов защиты трибунала, капитан Адольф Фил младший, горько восклицал: “Мы разбили своего врага на поле боя, но позволили его духу торжествовать в наших сердцах” [113]. Это было преувеличением, но оно содержит элемент истины. Мелкомасштабные бомбардировки китайских городов Японией в 1937-1938 г. осуждались всеми либеральными кругами Америки. Когда наступил момент определить первую мишень для атомной бомбы, именно президент Гарварда Джеймс Конант, представлявший интересы цивилизации в Национальном исследовательском комитете обороны, подал решающее предложение, “что самой удачной целью является военный завод с большим числом рабочих и плотно окруженный их домами” [114].

В любом случае путаница в моральных вопросах к концу войны фундаментально усугубилась из-за присутствия советской тоталитарной силы в рядах праведников. Едва ли существует преступление, совершенное или только запланированное нацистами и самураями бушидо, которого бы советский режим не совершил, иногда даже в большем масштабе. Он поддерживал систему точно такого же вида, которая породила войну и ее ужасы. Более того, Нацистско-советский пакт сентября 1939 г. и Японско-советский пакт апреля 1941 г. сделали возможными агрессию стран Оси.

Несмотря на это Советская Россия не только судила виновников за развязывание войны, которую она сама помогла разжечь, но и вышла из нее единственно облагодетельствованной, в силу одного из тех тайных договоров (или взяток), которые так энергично осуждал Версальский договор. И не только Версальский. Атлантическая Хартия 14 августа 1941 г. (повторенная в Декларации Объединенных наций 1 января 1942 г.) утверждала, что подписавшие ее “не требуют себе получения территории или других привилегий... они не желают перемен, которые противоречат свободно выраженной воле всех народов, которых это касается”. В англо-русском союзном договоре от 26 мая 1942 г. говорилось (Статья 5): “... они будут поступать в соответствии с двумя принципами: не искать территориальных завоеваний для себя и не вмешиваться во внутренние дела других государств”. И все-таки, на Ялтинской конференции в 1945 г., за согласие вступить в войну против Японии “через два или три месяца после капитуляции Германии” Сталин потребовал признания власти России над Внешней Монголией, над Южным Сахалином и прилегающими островами, интернационализации Дарьена (самая восточная часть Панамского канала) с сохранением “высших интересов Советского Союза”; аренду Порт-Артура для военной базы, право совместного с Китаем управления Восточно-китайской железной дорогой и Южно-маньчжурской железнодорожной веткой, опять же с учетом “высших интересов Советского Союза”, и, путем прямого аннексирования Курильских островов. Рузвельт согласился со всеми этими грабительскими условиями практически без возражений, а Черчилль, отчаянно нуждавшийся в его поддержке в более близких к дому вопросах, примирился, так как Дальний Восток в основном “американское дело”. “Для нас проблема была далекой и второстепенной”, - сказал он [115]

Китай, главная жертва этого тяжелого случая территориальной кражи, которая сделала возможным свержение его управляющего режима, не присутствовал в Ялте, хотя и был союзником, и был информирован в принципе об этих условиях лишь через шесть месяцев, а в подробностях - лишь 14 августа, когда Россия вступила в войну, и соглашение стало необратимым. Официальное объявление войны Россией было опубликовано после того, как Япония в принципе согласилась сдаться [116]. Сталин ничем не заплатил за кровавую сделку, а праведные силы не могли бы оправдать нарушение своего основного принципа военного времени даже соображениями железной военной необходимости.

Дополнительные черты фарса процессам против германских и японских военных преступников придало то, что именно в период, когда против них собирались доказательства, Великобритания и Америка помогали Сталину совершить преступление подобного масштаба, насильно передавая жертвы в его руки. Союзники знали и не реагировали на депортацию Советами целых восьми народов в 1941 и 1943-1944 г.г., хотя это было военным преступлением по определению геноцида, принятому позднее ООН (9 декабря 1948 г.). Но они не могли пренебречь советским требованием, поставленным 31 мая 1944 г., что каждого русского подданного, который попадет в руки Союзников при освобождении Европы, необходимо вернуть в Россию, независимо, хочет он этого или нет. Оказалось, что 10 процентов “немецких” военнопленных были фактически русскими. Некоторые хотели вернуться, некоторые - нет. Они были единицами в огромном человеческом катаклизме, который мало кто из них понимал. В одном донесении британской разведки говорилось: “Их не спрашивали, хотят ли они служить в немецкой армии, им просто раздали немецкие формы и оружие... Эти русские никогда не считали себя кем-либо иным, кроме пленных” [117]. Американцы решили дилемму, рассматривая каждого пленного в немецкой форме как немца, кроме случаев, когда он настаивал, что таковым не является. Британский Форин Офис настаивал на педантичной принципиальности. Его юридический советник сэр Патрик Дин отмечал (24 июня):

На основе этого и вопреки опасениям Черчилля, министр иностранных дел Энтони Иден провел через военный кабинет решение (4 сентября 1944 г.), которое полностью удовлетворило Сталина, и которое позднее было вписано в Ялтинское соглашение [118].

В результате, много сотен тысяч человеческих существ было предоставлено “заботам” Сталина. В первой партии из 10 тысяч все, кроме двенадцати человек, поехали добровольно. Один американский дипломат наблюдал их прибытие: “Их увезли в неизвестном направлении”. С течением времени нежелание нарастало. Людей на борту “Эмпайер Прайд”, который прибыл в Одессу 10 июня 1945 г., было необходимо держать под вооруженной охраной, так как среди них было много больных и раненых в результате отчаянных попыток самоубийства. Один британский наблюдатель записал:

Он добавлял, что тридцать одного пленного отвели за склад, и оттуда через пятнадцать минут послышалась пулеметная стрельба. Старший по чину на борту, майор, донес на 300 человек, бывших на корабле, и, по-видимому, их всех расстреляли. После расстреляли и майора - типичный сталинский подход [119].

В приступе усердия британский Форин Офис передал также 50 тысяч казаков, взятых в плен в Южной Австрии. Эти люди были беженцами более одного поколения и не подлежали репатриации даже по Ялтинской сделке; но они были переданы Сталину в виде людской премии вместе с их женами и детьми. Около 25 тысяч хорватов подобным способом вернули коммунистическому режиму Югославии, где их показывали в “марше смерти” через города: “...голодных, измученных жаждой, помятых, деформированных, страдающих и умирающих, их заставляли бежать на длинные расстояния рядом со своими “освободителями”, которые ехали верхом или на телегах” 11201. Чтобы заставить этих мужчин, женщин и детей пересечь границу, британские войска должны были использовать штыки; иногда стреляли в толпу, чтобы сломить сопротивление; в отдельных случаях использовали огнеметы. Было много случаев самоубийств, иногда целых семей [121]. Многие из переданных Сталину были сразу же расстреляны. Остальные мыкались по лагерям, об их существовании ничего не было известно, и они были забыты, пока не пришло время Солженицына привлечь внимание к огромным масштабам этого особого преступления. Но, разумеется, принудительные репатриации были только одной стороной проблемы, поставленной перед англо-саксонскими силами их уже триумфировавшим тоталитарным союзником.