В августе 1941 г., накануне японского нападения оказалось, что независимо от того, что Британия и Нидерланды уже четырнадцать месяцев состояли в военном союзе, ничего не было предпринято для координирования их планов в защиту своих империй в Юго-Восточной Азии [2]. В период всего процесса деколонизации с 1945 по 1975 г.г.- колониальные силы ни разу не встретились, чтобы совместно решить каким образом действовать дальше, и, по всей видимости, не было проявления формальных усилий для какой-либо координации. Если историк будет искать факты таких контактов, то он просто их не найдет. Одна из причин несогласованности в политике деколонизадии заключалась в том, что у двух самых крупных колониальных сил - Британии и Франции, на самом деле не было вообще такой политики. Обе стороны делали вид, что поступают логично, но в действительности они действовали “по обстановке”. Когда в 1940 г. де Голль поднял флаг Свободной Франции, то за ним последовала только Черная Африка, а французские арабские и индокитайские территории остались с режимом Виши. В результате этого в январе 1944 г., на конференции в Браззавиле, он открыл для них путь к свободе. Но присутствовавшие там колониальные чиновники толковали происходившее по-своему: “Ни в коем случае нельзя ожидать образования независимых правительств в колониях, - докладывали они. - Мы представляем себе империю в римском, а не в англо-саксонском смысле слова”[3]. Послевоенное правительство де Голля отменило принудительный труд и всем ненавистный карательный кодекс для туземцев. Но в 1947 г. восстание на Мадагаскаре было подавлено с удивительной жестокостью - погибло 80 000 туземцев[4]. В 1957 г. Франсуа Миттеран заявил: “В двадцать первом веке у Франции без Африки не будет истории”. До разгрома в Алжире французская политика представляла собой смесь из противоречий: старомодный патернализм в джунглях и саваннах, а в парижской ассамблее бок о бок сидели горячие сторонники колониализма и высокообразованные черные националисты. Случалось, что какой-нибудь “африканский” депутат переходил из “белой” в “черную” избирательную коллегию, как это сделал в 1951 г. заместитель министра колоний д-р Ожула, сменивший свою политику во время избирательной кампании, и продолживший свою борьбу под лозунгом: “Его лицо, может быть и белым, но сердце его черное, как сердце чернокожего человека” [5].

Франция решила отправиться восвояси в 1958 г., а Британия последовала за ней год спустя, когда Гарольд Макмиллан почувствовал себя свободным последовать примеру де Голля. Как говорил сэр Майкл Бланделл, самый умудренный из лидеров поселенцев в Кении: “...в политике британского правительства после всеобщих выборов в октябре 1959 г наступят драматические изменения... уже принято решение покинуть Африку настолько быстро, насколько нам это позволяет приличие” [9]. Но даже этот поворот, обоснованный в речи Макмиллана “Ветер перемен”,- произнесенной в Кейптауне 3 февраля 1960 г., был скорее серией резких колебаний, нежели плавным разворотом. Полномочный представитель Макмиллана - министр колоний Иен Маклеод, позднее признался в том, что никогда не было “одного сенсационного решения”, а скорее “два десятка разных обговоренных решений” [10].

Под термином “обговоренных” Маклеод имел ввиду формальное проведение переговоров, обычно заканчивавшихся в Ланкастер-хаузе в Лондоне грандиозной оргией составления конституции. Вот уж чего всегда хватало при деколонизации, так это конституций на бумаге. По иронии судьбы, Британия, которая никогда не имела собственной конституции, в 1920-1975 годах выпустила (по моим подсчетам) более 500 конституций для своих колониальных территорий. Большинство из них просуществовало несколько лет, некоторые- несколько месяцев, другие вообще не вступили в действие и ни одна не уцелела до 80-х годов. Европейские империи начали с патернализма и отрицания политического духа, а закончили диаметрально противоположным полюсом - чрезмерной демократизацией и политическим гигантизмом. Серебряный век империи был полон конференций и составлений конституций. Так, например, две Родезии и Ньясалэнд тридцать лет колебались в нерешительности: образовывать федерацию или нет. В период 1927-1929 г.г. работала комиссия Хилтона-Янга, в 1948-1949 г.г. - комиссия Бледислоу, в 1936 г. - была составлена конституция поселенцев (которая так и не вступила в действие), в 1951 г. - состоялись две самостоятельные конференции (бойкотированные африканцами) и третья конференция - в 1953 г. Результатом всего этого стала “окончательная” конституция, слишком сложная для понимания большинства голосующих и уже устаревшая к моменту ее вступления в действие.

Население не всегда знало, какие избирательные права оно имело, или где и как нужно было голосовать, так как списки, составленные на базе странного смешения критериев собственности, доходов, местожительства и грамотности, а также избирательные районы и кандидатуры, были “сбалансированы” до такой степени, что становились трудными для понимания. Зачастую имелось несколько уровней управления, один над другим, со множеством партий в каждом из них. Таким образом, судьба страны зависела от горстки людей, а зачастую царила полная неразбериха. Во время выборов 1962 г., доведших до продолжительного родезийского кризиса и до десятков тысяч убитых, из 65 500 африканских избирателей проголосовали только 12 000; еще 500 африканских голосов - и к власти бы пришли умеренные, и в последующие двадцать лет история страны была бы совсем другой [11]. Большинство африканцев и многие из белых не осознавали, что делают.

Конституционные сложности, возникали даже тогда, когда не существовали фундаментальные расовые проблемы. Так, например, в Танзании “реформа” 1955 г. сотворила одну из самых сложных конституций, созданных когда-то для колониальных территорий. Ее основной целью было исключение воинствующих националистов. Последующие изменения с 1957 по 1958 г.г. добавили еще больше тонкостей, включая и тройное условие при голосовании, согласно которому каждый избиратель из списка должен был дать свой голос за одного человека каждой расы (африканца, европейца, азиата). В противном случае его голос считался недействительным. Появился новый вид бюрократии из специалистов по конституциям для многорасовых обществ. Она проникла и в Секретариат ООН, превратившись, таким образом, в международную. Под давлением ООН в 1956 г. бельгийцы в Руанда-Урунди создали одну из самых роскошных рококо-конституций, сотворенных когда-либо человечеством. Согласно ей голосовать нужно было по нескольким спискам: за Совет заместителей вождей, за Совет вождей, за Территориальные советы, за Африканский совет и, наконец, за Общий совет при вице-генерал-губернаторе, т.е. была образована пятиэтажная система. Результат был следующим: самая отсталая в мире страна получила политическую структуру более сложную, нежели в Соединенных Штатах [12].

Альтернативой этому было загнать все мелкие обломки колониализма в федерации. Но они успевали просуществовать недолго, а то и вовсе не функционировали. Они включали в себя дополнительные уровни управления, зачастую имели по два законодательных органа и сложную предохранительную систему для успокоения взаимного страха и ненависти между территориями, находящимися на различных уровнях развития и с различными расовыми соотношениями в них. Будучи колониями, британские Западные Индии по историческим причинам имели чрезмерно раздутую администрацию. Независимость добавила еще одну ступень управления, их объединение в федерацию - еще одну. И пока федерация существовала, а это продолжилось недолго, то эти острова, большинство из которых были бедными и отсталыми, имели больше законодателей на душу населения, чем любое другое общество в истории.

Этот принцип впервые заявил о себе в Индии. В докладе Монтегю 1918 г., который вводил его, скромно отмечалось: “Если говорить об “индийком мнении”, то всем должно быть ясно, что даже в самом общем смысле мы имеем в виду то большинство, которое имеет или способно иметь мнение о проблеме, которой мы занимаемся”[13]. Но каждый совершеннолетний человек, независимо от того, грамотен ли он, или живет в отдаленном селении, способен иметь собственное мнение о будущем своего общества. То, о чем на самом деле говорилось в докладе и что оставалось общепринятой мудростью до трагического и жестокого конца процесса деколонизации, было следующим: во время переговороя о независимости самое правильное - это проведение диалога с теми, кто зарабатывал себе на хлеб с помощью политики, и если кому-то не хватало слов для того, чтобы выразить свое мнение с помощью терминологии и условностей данного диалога, то его мнение как бы и вовсе не являлось мнением и могло быть проигнорировано, а при необходимости и поругано.

Отсюда вытекали предположения, на которых основывалась деколонизация, а еще больше сопутствующая ей конституционная неразбериха, сыгравшие определенную роль в расширении пропасти между “настоящей” и “политической” нацией и в формировании последней в самом узком и сектантском смысле. Поэтому деколонизация была выгодна тем, кто манипулировал голосами. Именно здесь были посеяны семена великого обмана. Для профессиональных политиков res publica (“власть народа”) означала количество голосов, а для обыкновенных людей - справедливость. Для “настоящей” нации демократия означала гораздо меньше, нежели сила закона: первая представляла форму, а вторая - сущность. Когда народы бывших колоний получали независимость, они считали, что получили справедливость, а в действительности они получили право выбрать себе политиков. Естественно, что колониализм не мог обеспечить политическое равенство; то, что он мог, и в лучшем случае давал, было равенство перед законом. Но в процессе передачи власти, когда. голос превратился в мерило прогресса, закону было предоставлено самому позаботиться о себе, и в конце концов огромная часть африканцев оказалась без выигрыша.

Это помогает нам понять, почему судьба территорий, где процесс передачи власти был самым долгим и самым обстоятельным, как правило, была подобна тем, где все происходило в спешке. Самый очевидный и драматичный пример - это Золотой Берег. В период после 1945 г. это была самая богатая черная страна в Африке. Все видели в ней огромные перспективы. В ней отсутствовали расовые проблемы. Она была первой, получившей независимость. Ее путь к свободе был долгим. Еще в 1850 г. она имела законодательный совет, а с 1888 г. в нем числился чернокожий (назначенный) член; в 1916 г. - их было уже двое. Полные выборы местного правительства были проведены в 1925 г. В законодательном совете 1946 г. африканцы были в большинстве. 1948 г.: была составлена конституционная анкетная комиссия. В 1949 г. был создан комитет по разработке новой конституции, в которой было большинство африканцев. В 1951 г. состоялись выборы в соотвестствии с новой конституцией. В 1954 г. премьер-министром стал Кваме Нкрума. В 1954г. окончательная “конституционная независимость” стала действительностью. 1956 год стал годом новых выборов. А в 1957 г. была получена независимость.

Этот путь был медленным, точным, как в учебнике по самоуправлению. Нкрума представлял собой модель африканского государственного деятеля, а его новая страна Гана была прототипом африканского самоуправления. Молодой, красивый, с исключительными ораторскими способностями, он стал видной фигурой в Бандунге.

Но кое-какие предзнаменования появились еще до независимости. Движение за независимость было результатам деятельности адвоката Дж.Б.Данква, который нанял Нкрума в качестве штатного партийного организатора. Таким образом, Нкрума с самого начала был только профессиональным политиком и никем другим. Он захватил партийную организацию, превратил ее в массовое движение, вращающееся около его персоны, и убедил англичан в том, что он самый лучший или, по крайней мере, он тот человек, на которого стоило сделать ставку относительно независимости. Они помогли ему в этом. Указы местного правительства 1950-1953 г.г. уничтожили власть традиционных авторитетов - вождей, создав политические советы, которые тут же попали в руки Народной партии конвента во главе с Нкрума. Таким образом, Гана стала зародышем однопартийного государства еще до момента передачи власти. Добравшись до власти, Нкрума начал использовать британские методы типа “судебных расследований” и нанял левых британских юридических и политических советников с целью уничтожения всех остальных центров власти, а также, чтобы устранить конституционные ограничения над его личным управлением и заставить оппозицию перейти на нелегальное положение. После концентрации всей власти в своих руках, он уничтожил господство закона. Поворотный момент был в декабре 1963 года. Девятого числа трое лидеров-оппозиционеров (бывших коллег Нкрума) были оправданы по обвинению в предательстве тремя судьями в специальном суде. Подробный пятичасовой приговор - образец британской правовой мысли, был прочитан главным судьей, сэром Аркю Корса. Он был адвокатом Среднего помещения Лондонского содружества в течение сорока четырех лет, судьей с 1945 г., главным судьей с 1956 г.

Первое заключалось в том, что все экономические трудности могут быть разрешены политическими средствами. Настоящие и бывшие колонии были бедными и отсталыми якобы не по внутренним физическим и человеческим причинам, а из-за самого факта их колонизации. Возникла теория (и Бандунг дал ей толчок), что колониализм не просто приостановил экономическое развитие, но даже подверг колонии умышленному процессу “недоразвитости” [15]. Все, что политика сделала, политика же могла устранить. “Недоразвитость” могла быть ускорена широкомасштабными программами. Благоденствие на континенте могло быть реализовано путем политических процессов. Нкрума изложил эту доктрину во время открытия Панафриканского конгресса в Акре в 1958 г. и обобщил ее в Аддис-Абебе в мае 1963 г.: “Африканское единство, это, прежде всего, политическое царство, которое может быть завоевано только политическими средствами. Социальный и экономический прогресс Африки придет в рамках этого царства, а не наоборот”. Затем он призывал к созданию объединенного правительства африканских стран, Общего рынка, панафриканской валюты, африканской денежной зоны, центрального банка, континентальной коммуникационной системы и общей внешней политики.

Вскоре после возвращения из Бандунга Нкрума начал разрешать своим последователям называть себя при обращении “Спаситель”. Разложение наступило быстро, появилась особая форма сталинизма. В 1960 г. в официальной биографии было записано: “Он наш отец, учитель, наш брат, наш приятель, то есть вся наша жизнь, потому что без него мы бы без сомнения существовали, но не жили... То, чем мы обязаны ему, - это больше чем воздух, которым дышим, так как он создал нас, также как создал Гану”[17]. Сам Спаситель начал верить в эту галиматью. “Все африканцы знают, - говорил он, - что я представляю Африку и выступаю от ее имени”[18]. Именно на этом фоне Нкрума разгромил оппозицию и уничтожил верховенство закона. Харизма продержалась определенное время, особенно на международных конференциях. Но даже там, с развитием 60-х годов, появлялись и становились центром внимания новые, более современные фигуры. На их фоне Нкрума потерял свой блеск. Сам факт, что он присвоил себе псевдобожественную силу, делал его уязвимым у себя в стране, так как постепенное, а впоследствии и быстрое снижение жизненного стандарта доказало, что магия не действует. Но в середине 60-х годов не существовало конституционных средств для устранения Спасителя. Он был свергнут в результате военного переворота в 1966 г. и умер в изгнании в 1972 г.

Превращение первого эталонного африканского государства в военный режим было тяжелым ударом, особенно после краха конституционного управления в расположенной по соседству, огромной Нигерии, где уже месяц управляли военные. Численность населения делала Нигерию самой значительной страной в черной Африке, а добыча нефти в 60-х годах превратила ее в экономически самую стабильную. Пройдя через длительный процесс подготовки к самоуправлению, начавшийся с первых избранных африканцев в 1922-1923 г.г., она была шедевром системы “дуалистического мандата лорда Лугарда” - самого добросовестного и возвышенного упражнения по колониальному управлению, осуществленного когда-либо. Внутренняя вражда между доминирующими племенами хауса и фулбе на севере, ибо на востоке и йоруба на западе, существовала еще до того, как англичане установили свое господство. Вопреки старательным усилиям по созданию надежной федеральной системы, обстановка оставалась напряженной. История Нигерии продемонстрировала абсолютно поверхностное и мимолетное влияние колониализма. Более глубокое влияние оказало появление национализма в его афро-азиатской форме, с его акцентом на “права” любой этнической общности. Если бы они были приведены в действие, то Нигерия должна была превратиться в федерацию из почти 200 государств [19].

Трагичный конфликт разделил Африку. Только Танзания, Замбия, Габон и Берег Слоновой Кости поддержали Биафру. Остальные африканские страны поддерживали нигерийский военный режим - большинство из них из-за того, что сами боялись подобного отделения. Они считали, что это было бы выгодно “империалистам”. Но если балканизация была имперской целью, то почему колониальные силы так старались создать единые государства, а там, где не удавалось - жизнеспособные федерации? И почему все великие силы (так было) поддержали Нигерию в борьбе против сепаратистов - главная причина разгрома Биафры? Ответа на эти вопросы не было. Политическая философия африканского национализма основывалась на теории колониализма, которая была не только полностью ошибочной, но и привела к фундаментальным и систематическим заблуждениям. Она довела до разочарования, бессилия и войны.

Бельгия управляла этой большой “богатой, но и примитивной страной с исключительным политическим патернализмом, а с 1920 г. - и с нарастающим экономическим успехом. Инвестиции в тяжелую промышленность начали давать прибыль в 1950 г. Индекс промьшленной продукции в период 1948-1958 г.г. возрос со 118 до 350, а производительность труда за эти годы увеличилась в два с половиной раза. Вступив в прямое противоречие со всеми ленинскими теориями об империализме, объем промышленной продукции в 50-е годы увеличивался на 14,5 процентов в год, замедлив рост только при появлении перспективы независимости [20]. В результате этого во время получения своей независимости в Конго, например, имелось более высокое соотношение больничных коек: 500 на 100 000 человек, нежели в любой другой африканской стране (фактически выше, чем в самой Бельгии), и самая высокая грамотность - 42 процента (грамотность в британских колониях варьировала от 30 процентов в Уганде до 15 процентов в Танганьике и Нигерии, а во французских колониях - в среднем около 10 процентов) [21]. Но бельгийские усилия были сосредоточены преимущественно на базовом образовании: не было ни одного конголезца доктора, инженера или высшего служащего, а самое главное - в 25-тысячных вооруженных силах не было ни одного африканского офицера.

В последние лихорадочные годы перед предстоящим уходом система быстро вырастила плеяду профессиональных политиков, которые под прикрытием идеологии европейского стиля скрывали глубокие племенные пристрастия. Трое главных - президент Жозеф Касавубу, премьер-министр Патрис Лумумба и премьер самой богатой провинции Катанга Моис Чомбе, были яростными племенными и популистскими врагами [22]. Все трое были непостоянными личностями, но Патрис Лумумба был самым непостоянным из них. В прошлом - почтовый служащий и рабочий пивоварни, он стал профессиональным политическим агитатором, а теперь был министром обороны и главой правительства. Бельгийское наследие было очень хрупким, но могло бы просуществовать еще несколько лет. Но Лумумба решил использовать церемонию по провозглашению независимости, чтобы произнести речь, провоцируя толпу против белого управления. Пять дней спустя, 5 июля, гарнизон в столице Леопольдвиль взбунтовался и свергнул белых офицеров, после чего предался грабежам, насилию и избиению как европейцев, так и африканцев. Бельгийцы ждали 5 дней, во время которых террор распространялся и нарастал, а Хаммаршельд бездействовал в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, несмотря на то, что персонал ООН, находящийся в Конго, был выгнан из своих номеров в отеле и поставлен к стенке взбунтовавшимися солдатами. Только 10 июля бельгийцы послали войска для наведения порядка. В тот момент Хаммаршельд, увидев свой шанс, гневно и решительно набросился на бельгийцев и 13 июля в речи перед Советом безопасности осудил их войска как угрозу миру и порядку [23].

О происходящем в Африке и Азии он говорил: “Только ООН, членами которой они являются, устраняет колониальный привкус и выводит события за орбиту холодной войны” [25]. Если бы Хаммаршельд ничего не предпринимал и разрешил бы бельгийцам восстановить порядок, то может быть кризис разрешился бы быстрее и с меньшим кровопролитием. Чомбе, для того, чтобы спасти горную промышленность Катанги от хаоса, объявил 11 июля провинцию независимой. Эта проблема тоже могла быть разрешена путем переговоров. Вместо этого, генеральный секретарь тут же занялся созданием и увеличением армии ООН, которая формировалась не из стран Совета безопасности (о чем ясно записано в Уставе ООН), а из “неприсоединившихся” государств, среди которых Хаммаршельд набирал своих последователей. Более того, он хотел использовать экспедиционный корпус не только для восстановления порядка (это бельгийцы осуществили бы гораздо успешней), но и для насильственного объединения Катанги и Конго. Он считал себя создателем королей, и Лумумба должен был стать королем. Нетрудно было понять, почему он поддерживал Лумумбу, у которого, казалось, было мало последователей среди самих конголезцев, и то, в основном, на племенной основе, но речи которого нравились панафрикалским интеллигентам и афро-азиатским лидерам, в поддержке которых так нуждался генеральный секретарь.

Хаммаршельд (как и многие другие дилетанты) предполагал, что можно реагировать, применяя политические принципы и ситуации западного типа там, где по сути дела кипел котел племенной и личностной политики. Все политики Конго меняли свои позиции, когда этого требовали выгода или чувство самосохранения. Для политики ООН было абсурдно связываться с кем бы то ни было из них. Алжирцы и другие африканские и азиатские политики, которые стремились быть “каждой бочке затычкой”, совершали ту же ошибку. Бен Белла (который скоро сам окажется в темничной яме) обозвал Чомбе “ходячим музеем империализма” [28]. На самом деле, он оказался популярным премьер-министром, назначенным Касавубу, хоторый сменил свои взгляды. Но не надолго. Конголезская уличная толпа была столь же непостоянной, сколь Шекспировская римская толпа (или каирская, выдрессированная Насером). В какой-то момент звучали возгласы: “Да здравствует Чомбе, арабы, уходите по домам!” В следующий момент слышалось: “Долой Чомбе, арабы, отправьте его домой!” (Позже он был приговорен к смерти за предательство) [29].

ПРОЦЕСС ПОШЕЛ…

Переломный период 1959-1960 годов, кульминацией которого был конголезский кризис, в котором ООН сыграла катастрофическую роль, вероятно, уничтожил даже самую малую возможность того, чтобы конституционное управление стало нормой для африканских государств. Слишком много надежд возлагали на новый класс профессиональных политиков. Они не смогли их оправдать. Они были сломлены или не выдержали напряжения. Перевес взяли военные. То же самое случилось на первом “свободном” континенте - Латинской Америке, в первых десятилетиях двадцатого века: за поколением Боливара - Libertador (освободителя) последовало поколение Caudillos (диктаторов - прим. пер.). Явление повторилось и в арабском мире, где военные, во главе с полковником Насером и его коллегами, начали борьбу за власть с 1952 г. и далее. В черной Африке первый успешный переворот был осуществлен в Того в 1963г., когда был убит Сильванус Олимпио. Шесть месяцев спустя Фульбер Юлу был изгнан из Браззавиля. Еще через два месяца в Котону был свергнут Хубер Мага. В январе 1964 г. в Кении, Уганде и Танзании вспыхнули волнения, затем последовало изгнание Леона Мба из Габона в феврале (он был возвращен десантниками де Голля). Потом последовал переворот Мобуту в Заире в ноябре 1965 г., сопровождаемый двумя последовавшими быстро один за другим переворотами в Дагомее, переворотами в Центральной Африканской республике и Верхней Вольте в следующем январе и в Гане - в феврале. Первый переворот в Того привлек к себе исключительно широкое внимание; когда он повторился 5 лет спустя, почти никто за рубежом не обратил на него внимания. До того момента (январь 1968 г.) в черной Африке были совершены шестьдесят четыре военных переворота, попыток переворотов и волнений [31]. В конце 60-х годов - десятилетия независимости, Дагомея уже пережила шесть переворотов, Нигерия и Сьерра-Леоне - по три, Гана, Конго (Браззавиль), Того, Верхняя Вольта и Заир - по два, а многие другие - по одному. В 70-е годы военные перевороты стали основным средством в Африке для смены направлений в политике или состава верхушки, и уже в 1975 г. двадцать из сорока одного государства в Африке управлялись военными или военно- гражданскими хунтами. [32].

“С Полем Нгеи мы были вместе в тюрьме. Если пойдешь сейчас домой к Нгеи, то увидишь, что он посадил много кофейных кустов и другие культуры. Что сделал ты для себя? Если пойдешь домой к Кубаи, то увидишь, что у него большой дом и красивая shamba. А ты сам, Кагиа, что ты сделал для себя? В тюрьме мы были вместе с Кунгу Карумба. Сейчас у него собственный бизнес. А ты, Kaгиа, что ты сделал для себя? [34]

Большим искушением колониализма, червем в яблоке его рыночной экономики было безудержное желание дать волю социальной инженерии. Колониальному администратору было фатально легко убедить себя в том, что он может улучшить закон спроса и предложения, рассматривая свою территорию как муравейник, а его обитателей как муравьев-работников, которые только выиграют от доброжелательной организации. Бельгийское Конго, где белые поселенцы были лишены всех политических прав, так как существовали опасения, что они будут угнетать туземцев, превратилось в памятник доброжелательного самовластия. Закон обязывал фирмы вести себя как “хорошие хозяева семьи”. Как и в Советской России, на передвижения местного населения, особенно в больших городах, были введены ограничения, а в Элизабетвиле для туземцев действовал комендантский час. Идея заключалась в том, что африканца можно подстегивать для его собственного блага. Практика, естественно, была менее доброжелательной, чем теория. До 1945 г. французы в широкомасштабном плане применяли социальную инженерию в форме принудительного труда и карательного кодекса для туземцев. Она не была столь жестокой и интенсивной, как в Архипелаге ГУЛАГ, но зиждилась на некоторых подобных принципах.

Больше всего социальной инженерией занимались португальцы, управлявшие первой и последней из империй. В Анголе и Мозамбике они переняли у африканцев рабство, узаконили его и интегрировали его в свою административную систему. На протяжении трехсот лет работорговля, особенно для Бразилии, была основой экономики на этих территориях. Португальцы заключали договоры с африканскими вождями на рабочую силу, а не на продукты (хотя в Мозамбике в качестве посредников действовали арабы). Португальцы были единственными первоначальными поставщиками рабов из всех европейских сил. Они отчаянно защищали работорговлю и сопротивлялись ее запрещению. Устранили ее только тогда, когда англичане заставили их это сделать, заменив ее коммерциализованной системой принудительного труда. Последнюю они поддерживали до конца 70-х годов, продолжая сотрудничать с африкансхими вождями, которые в дни рабства руководили бандами по вербовке рабочих или shabalos.

Португальские власти горячо защищали свои методы, опираясь на моральные основания. Они утверждали, что взамен экспорта рабочих рук обе колонии получали порты, железные дороги и другие инвестиции, которые не могли быть получены иным способом. Они заявляли, что воспринимали серьезно свою цивилизаторскую миссию: африканцы - не дети, а взрослые люди, которые должны нести общественную ответственность. Это означало, что мужчины должны были встряхнуться от лени и начать работать, а женщины - избавиться от испольничества в поле, чтобы по-настоящему заняться своим домом [36]. Но, как в большинстве случаев морального вмешательства, и здесь имелись неожиданные побочные эффекты. В 1954г. епископ Бейры жаловался, что экспорт рабочих pyx окончательно разрушил семейную жизнь, так как 80 процентов мужчин в его диоцезе обычно находились далеко от дома - либо в Родезии, либо в Южной Африке, либо были заняты на работах в стране [37].

Законы о паспортах (и регистрах) как форма социального контроля датировались восемнадцатым веком. Предполагалось, что они устранены в 1828 г.; но они незаметно проникли обратно, и в 70-е годы аресты из-за нарушения ограничений передвижения достигали более 600 000 человек в год [38]. Они вели свое начало от распоряжений эпохи королевы Элизабеты I, введенные для контролирования “злостных попрошаек”, появившихся в результате быстрого роста населения.

Смутс был одним из тех умеренных буров, которые в либеральной мирной колонизации после Бурской войны вместе с англичанами восстановил страну. Эти люди заложили законодательные основы полутоталитарного государства, базирующегося на принципах расового разделения. В 1911 г. были объявлены незаконными стачки наемных рабочих (т.е. черных), а Закон о шахтах и рудниках сохранил определенные категории работ только для белых. В 1913 г. вместе с Законом о земле туземцев был введен принцип территориальной сегрегации в зависимости от цвета кожи. Этот закон был ключом последующих событий, главным образом из-за того, что он определял характер ответа африканцев, который заключался в создании множества своих собственных, быстро распростраляющихся разновидностей религиозных сект [40]. В 1940 г. Закон о туземных делах ввел раздельные политические ипституции для африканцев, создав конференцию туземных африканских вождей, назначенных правительством, которой руководила комиссия по туземным делам, состоящая только из белых “экспертов”. В 1922 г. закон стал разрешать обучение ремеслу только при наличии минимума образовательного ценза (т.е. неафриканцам). В 1923 г. Закон о туземных городских зонах создал отдельные африканские зоны для проживания в городах и пригородах. В 1925 г. Закон о примирении сторон в индустрии лишил африканцев права заключать коллективные договоры. В 1925 г. Закон о заработной плате и в 1926 г. Закон о цветном разделении были составлены специально, чтобы вырыть пропасть между бедными белыми и африканскими массами [41].

Во время Второй мировой войны Смутс, который до этого уничтожил надежды цветных и смешанных рас на политическое равенство с белыми избирателями, распространил социальную инженерию и на них. В 1943 г. он создал министерство по делам цветных, чтобы “администрировать” капских цветных, и в том же году ввел Закон об ограничении передвижений, чтобы остановить перемещение индийцев в белые зоны. Он был далек от идеи объединения белых, азиатов и цветных против преобладающего большинства черных, и именно Объединенная партия Смутса толкнула последние две группы в руки черных националистов (которые ненавидели их больше, чем белых), а индийский элемент сыграл решающую роль в настрое азиатского общественного мнения и мнения ООН против Южной Африки [43]. Итак, все существенные элементы белого владычества и физической сегрегации уже существовали, когда в мае 1948 г. Объединенная партия проиграла выборы и к власти пришли бурские националисты.

В первый раз апартеид появился в виде политической программы в 1948 г.: рассматривая резерваты как истинное отечество африканцев, в котором они имели собственные права и чьими гражданами являлись. Но его происхождение коренилось в создании Южно-африкаского союза расовых исследований. Следовательно, оно находилось под непосредственным влиянием идей Гитлера и его планов сегрегированного заселения на востоке, хотя в него была добавлена библейская подоплека, которая отсутствовала в атеистических взглядах Гитлера. Под внешней оболочкой апартеид представлял собой полную мешанину, сочетая несовместимые элементы. Будучи псевдонаучным, расизм, как и гитлеризм и ленинизм, происходил из социал-дарвинизма, а будучи религиозным, он происходил из фундаменталистских верований, которые отрицали любую форму дарвинизма. Внешне, однако, он обладал определенной яснотой и простотой. Политическая система, созданная Смутсом, усиленная Законом о раздельном представлении избирателей (1951 г.), вычеркнула цветных из общего списка избирателей, обеспечила для националистов период властвования, который тянется уже почти сорок лет. Таким образом, у них были средства поддерживать курс социальной инженерии, который по своей стабильности и продолжительности был превзойден только Советской Россией. Цель апартеида заключалась в повороте процесса интеграции и создании полностью разделенного общества. Закон о запрещении смешанных браков (1949 г.) расширял этот запрет от белых африканцев на все остальные цвета кожи. Закон об аморальности превратил внебрачные половые сношения в нарушение закона, а строже всего наказывались случаи смешения рас. Закон о регистрации населения (1950 г.), также как нюрнбергские законы, причислял каждого к определенной расовой группе. Закон того же года о групповых зонах давал правительству право определять области, в которых данная расовая группа могла жить и работать. С него начался процесс перемещения людей, как будто они были кузовом земли или бетона, и сноса бульдозерами их домов и магазинов.

В 1959-1960 г.г., когда фактически появился черный африканский континент, многие наблюдатели считали, что апартеид обречен на исчезновение в близком будущем. Такой была позиция Гарольда Макмиллана, когда 3 февраля 1960 г. он произнес в Претории свою знаменитую речь “Ветры перемен”, за которой почти сразу последовала стрельба в Шарпвиле, где были убиты 62 африканца [46]. Считалось, что наконец-то, появится амритсарский синдром, что волна африканского подъема несокрушима, что буры потеряют волю и терпение. Началось бегство капиталов. Южная Африка покинула Британское Содружество. Считалось, что апартеид, даже в его собственных условиях был недееспособным. Он противоречил многим из требований рыночной экономики, от которой зависело выживание Южной Африки. Противоречил и неотвратимой логике демографии.

И все-таки урок советской коллективизации заключается в том, что эти схемы, какими бы аморальными и экономически уязвимыми они ни были, могут устоять, если проводятся в жизнь с необходимой беспощадностью и грубой физической силой. Более того, существовали определенные факторы, которые действовали в пользу режима. Так же, как и Россия, Южная Африка была исключительно богата полезными ископаемыми: золотом, каменным углем, алмазами, марганцевой рудой и медью (перечислены по степени важности) плюс сурьмой, асбестом, хромитами, флюоритом, железной рудой, слюдой, платиной, фосфатами, оловом, титаном, ураном, ванадием, цинком и многими другими [5Ц]. Далекая от упадка, который ей был предсказан в 1960 г., южноафриканская экономика, начиная с 1962 г., отмечала бурное развитие в 60-х и в начале 70-х годов. Когда бум прекратился в 1973-1974 г.г., мировая инфляция совершила революцию в области цен на золото, благодаря которой в самом большом выигрыше оказалась Южная Африка - крупнейший мировой производитель золота (золото представляет более половины всех ее минеральных богатств). Тогда как доходы почти всех других стран в Африке, включая и ее самых заклятых и активных врагов, снижались, в Южной Африке они увеличивались. Между 1972 и 1980 г.г., к примеру, розничная цена стандартного шестидесятифунтового золотого слитка возросла в десять раз - с 250 000 долларов до 2,5 миллионов [51]. Скачок цен давал дополнительную прибыль правительству в размере 1 миллиарда долларов в год, а также обеспечил фондами для огромного увеличения капиталовложений.

*

Но самой распространенной, фактически универсальной формой расизма в черной Африке, была межплеменная. И именно эта форма расизма, для которой одним из эвфемизмов был термин “социальный контроль”, заставляла растущее число африканских государств в 60-е годы и еще большее число в 70-е годы практиковать такие формы социальной инженерии, которые очень походили на апартеид. Одной из заслуг колониального управления Африки (за исключением случаев, когда политика белого господства диктовала другое) было то, что она вела себя сообразно с цикличными и постоянными движениями кочевых (номадских) племен. Была разрешена большая свобода передвижения. С ростом населения и увеличением спроса на продовольственные товары становилось все труднее поддерживать эту политику невмешательства.. Но трагедия была в том, что с приходом независимости в начале 60-х годов, государства-наследники предпочли подражать не колониальному либерализму, а управлению в стиле белого господства. Бандунгско-ленинская доктрина о большом вездесущем государстве обвенчалась с сегрегационизмом. И, естественно, советское государство всегда контролировало все внутреннее передвижение и заселение, а не только свои азиатские племена. Ленинская и южно-африканская практика подходили друг другу. Во всей черной Африке документы социального контроля - разрешение на работу, внутренние и международные паспорта, визовые требования, разрешение на жительство, приказы о выселении, быстро размножались после получения независимости. И, как показал южноафриканский опыт, как только появлялся документ, недалеко было до бульдозеров. В начале 70-х годов это происходило во многих местах в Западной Африке при перемещении незаконно поселившихся из прибрежных городов обратно во внутренние районы [57].

“Не существует даже малейшей возможности того, чтобы в Таиганьике взбунтовались силы закона и порядка” [60].

В январе 1964 г. это произошло, и Ньерере едва уцелел, разоружив свою черную армию с помощью британских войск, состоящих из белых. После этого он расформировал армию и создал ее вновь, уже как партийную армию: “Я обращаюсь ко всем членам Молодежной Лиги ТАНУ, независимо от их местонахождения, чтобы они обратились в местный комитет ТАНУ и записались в войска; из этой группы мы попробуем создать ядро новой армии” [61]. Спустя четыре дня он объявил о назначении политического комиссара Танзанийских народных вооруженных сил.

Сознательное подражание ленинизму сопровождалось построением однопартийного государства. В 1961 г. Ньерере сказал, что он приветствует партию, которая будет в оппозиции 'ГАНУ: “Я буду первым, кто защитит ее права” [62]. Но в январе 1964 г., когда молодежная организация партии была реорганизована в армию, он назначил комиссию по подготовке проекта, как он сам говорил, “демократического однопартийного государства”, отметив, что в его функции не будет входить “обсуждение того, необходимо ли Танзании быть однопартийной страной. Это решение уже принято. Ее задача - сообщить какой именно вид однопартийного государства необходимо иметь” [63]. В следующих выборах участвовали альтернативные кандидаты, но с одинаково партийной этикеткой (это означало, что перед тем, как предложить свою кандидатуру, нужно было получить одобрение Ньерере) и они не могли свободно поднимать вопросы [64].

Способ, которым бывший пацифист Ньерере использовал милитаристскую терминологию для того, чтобы дать толчок вперед своему авторитарному государству, был очень удачным и объяснял его привлекательность для западной интеллигенция - такую, что один черный социолог специально придумал термин “танзанофилия” [65]. Защищая нарушения таких политических прав, как свободу слова, свободу печати и собраний, Ньерере отметил: “До тех пор, пока мы не победим в войне с бедностью, неграмотностью и болезнями, мы не позволим, чтобы чей-нибудь чужой сборник правил разрушал наше единство”. Естественно, такую “войну” по определению нельзя было выиграть. Более того, такую войну легко было перенести с внутренних врагов на внешние - Ньерере последовал совету Сукарно найти себе внешнего врага. После мятежа он был в первых рядах африканских лидеров, которые настаивали на организованной политическо-экономической кампании против Родезии, португальских территорий и Южной Африки. Философия его нового авторитарного государства была обобщена в Арушской декларации, принятой в феврале 1967 г., в которой он бесцеремонно заявил: “Мы находимся в состоянии войны”, и которая была полна милитаристских метафор и боевых призывов [66].

Конечно, Танзания ни с кем не воевала, но метафора была использована с целью оправдания ограничений военного времени и нарушений прав. Арушская декларация была модернизированной, африканизированной версией Бандунга и, подобно ей, представляла собою верховное фразерство. Все, “что противоречит бесклассовому обществу”, было запрещено. “Никому не должно быть позволено жить за счет чужого труда” - это дало возможность для широкого распространения арестов “капиталистов”, особенно азиатов. Правительство должно “выбираться и возглавляться крестьянами и рабочими” - это позволило Ньерере устранить всех, кого он пожелал, от политической деятельности. “Лень, пьянство, безделье” осуждались, и это послужило предлогом для введения принудительного труда. “Необходимо постоянно быть начеку с внутренними провокаторами, которые могут быть использованы нашими внешними врагами, у которых одна цель - уничтожить нас”, - предлог для непрекращающейся охоты за ведьмами. Особенно осуждалось “бродяжничество” - предлог для облав, которые нравились всем черным африканским правительствам, и которые были скопированы с руководства для южноафриканских полицейских. Машина для контроля содержалась в структуре партии: основной единицей было “партийное ядро из десяти домов”, затем следовали квартал, район, область на самом верху государство. Философия, которая выдвигалась Арушей, была названа Ньерере “уджамаа” (род), и базировалась на мифическом прошлом: “В нашем традиционном обществе мы являемся индивидами в общине. Мы заботимся об общине, и община заботится о нас. Нам не нужно и мы не желаем эксплуатировать своих собратьев”[67]. Уджамаа должен был возродить этот дух, но на деле он, как и все тоталитарные доктрины, был направлен против семьи. Нарушители представали перед судом “партийного ядра из десяти домов”. “Офицеры из отдела политического образования” раздавали брошюры, в которых, например, говорилось:

Лидеры партийных ячеек имели право задерживать любого, похожего на “беглеца” (обычно с принудительных работ), и организовывать облавы на “злодеев”. Любимой фразой было “Государство знает, как найти тебя”. После беспорядков в 1964 г, казалось, что Ньерере не только распрощался со своими британскими демократическими приемами, но и опустился до уровня прусского колониального прошлого. Его партийная милиция усвоила маршировку, отчеканивая шаг. Он ввел законодательство, направленное против роскошни и обязал носить одинаковую форменную одежду. В 1968 г. решил не впускать в Арушу масаев, одетых в “скудную одежду из кожи или в накидках из одеял”, или в любой одежде, считающейся “неподходящей”, или с “грязной заплетенной косой”[69]. Но, запретив традиционную африканскую одежду, через восемь месяцев он набросился на “пережитки иностранной культуры”,- уполномочив Молодежный союз ТАНУ нападать и срывать одежду с африканских девушек, одетых в короткие юбки, брюки в обтяжку или в париках [70]. Таким образом, девушкам было запрещено носить брюки, а мужчин заставляли их носить, т.е. в большей или меньшей степени это были старые миссионерские правила. Если масаи жаловались, то им отвечали, что Бог заставил одеться Адама и Еву, прежде чем выгнать их из рая[71]. Но миссионеры не подсылали политических шпионов в каждый дом.

“Уджамаа” Ньерере была самой претенциозной и лицемерной из новых авторитарных философий, разработанных харизматическими мелкими тиранами черной Африки. В деревнях она была просто эвфемизмом.для .принудительной коллективизации. В Замбии тот же самый процесс был назван “перегруппировкой деревни”. Ее однопартийный диктатор Кениет Каунда назвал национальную философию “гуманизмом”. Это название происходило, по его словам, из того, что все люди “гуманны под своей кожей”. Некоторые, однако, оказались гуманнее других. “Замбийский гуманизм, - заявлял он, - ставит своей целью искоренение всех плохих наклонностей человека... достижение человеческого совершенства”, освобождая общество от “таких отрицательных человеческих качеств, как себялюбие, алчность, двуличие, эгоизм, лень, расизм, племенной шовинизм, провинциализм, национализм, колониализм, фашизм, нищета, болезни, невежество, эхсплуатация человека человеком” [72]. Список предоставлял государству бесконечные возможности для авторитарных действий. На других местах были другие “измы”. Гана создала “коншиенсизм” (от слова coinsience – сознание), Сенегал - “негритьюд”.

Появившись в начале 60-х годов, тираны быстро проходили путь от относительно изощренного (и бескровного) деспотизма Ньерере в Танзании до воскресших ужасов темного прошлого в Африке. Зловещая комедия, которую Ивлин Во описал в романе “Черные хитрости”, превратилась в факт. В “День Кениаты”, в октябре 1965 г., президент Кении, названный когда-то британским губернатором “предводителем мрака и смерти”, а теперь называемый успокоенными белыми поселенцами “стариком”, организовал “тайную вечерю”, чтобы отметить свою последнюю трапезу перед арестом как террорист May-May [73]. В Малави доктор Хейстингс Банда, известный как “Завоеватель” и “Спаситель”, использовал колдовские чары, чтобы сделать свое управление священным. В Заире Жозеф Мобуту запретил христианские имена и сменил свое имя на Мобуту Сесе Секс Куку Нгбенду Ва За Банта, что в свободном переводе означает “петух, который не оставляет ни одну курицу непокрытой”[74]. Президент Габона Конго запретил слово пигмей (его рост был чуть ниже 153 см), но его телохрадителями были огромные германцы, бывшие легионеры из Иностранного легиона, которые забавлялись, распевая песню “Хорст Вессель” в гранд-отеле [75]. С течением 60-х годов африканская элита с нарастающей скоростью стала подвергаться насилию. Два премьер-министра Бурунди были убиты один за другим. В 1966 г. нигерийский мятеж унес жизни федерального министра и двоих из трех региональных премьеров. Умирали и несостоявшиеся каудильос - в Народной республике Конго труп одного экзекутированного военного высшего чина был показан по телевидению с заткнутым долларами ртом. Управляющие демонстрировали склонность лично раздавать возмездие. Президент Бенина (бывшей Дагомеи) убил своего министра внутренних дел, когда он лежал в кровати со своей супругой. Другой министр внешних сношений, в этот раз в Экваториальной Гвинее, был избит до смерти своим государственным главой.

Подобный случай произошел с президентом (позднее императором) Центральноафриканской республики Бокассой. Когда французы предоставили колонии независимость, они назначили президентом тщательно подобранного профессионального политика Давида Дако. Он безуспешно пытался балансировать, противопоставляя начальника полиции Изамо возглавлявшему армию Бокассе, но самым ловким из них оказался Бокасса[77]. С 1966 г. Бокасса стал пожизненным президентом, а с 1977 г. - императором. Пышная церемония по коронации была проведена в декабре. На ней присутствовали 35000 иностранных гостей, и самыми примечательными предметами были трон, оформленный в виде орла, корона, украшенная 2 тысячами бриллиантов, и императорские регалии, отделанные наподобие регалий коронации Наполеона. Все это стоило 30 миллионов долларов - пятая часть скудных годовых доходов страны. Его приятельство с экспансивным президентом Франции Валери Жискар д’Эстеном, которому он дарил бриллианты, было не последним фактором, служащим опорой для его режима. Первую годовщину президентства он отметил изгнанием своего старшего сына принца Жоржа, за непочтительное замечание отцу. Два месяца спустя, в январе 1979 г., он убил сорок школьников, которые взбунтовались против того, что их насильно заставляли купить себе униформу с фабрики Бокассы. В апреле были убиты еще сорок детей в тюрьме Нгарагба, очевидно в присутствии Бокассы и с его участием - факт, который был установлен комиссией, состоящей из франкофонских адвокатов, под председательством Юсуфа Ндиая из Сенегала. Когда Жискар, встревоженный общественным мнением, отправил своего советника по африканским вопросам Репе Журниака с просьбой к императору об абдикации, последнего ударили по голове императорским скипетром. В отместку Жискар отправил военно-воздушные части, которые приземлились 21 сентября 1979 г. в аэропорту в Банги. В своем багаже они привезли и Дако для замены президента. По просьбе Жискара, Бокасса получил политическое убежище в Береге Слоновой Кости и позднее заочно был приговорен к смерти по обвинению в убийстве, людоедстве, “шпионаже в пользу Ливии”, махинациях с золотом и бриллиантами.

Режим Секу Туре в Республихе Гвинея не был намного лучше; полковника Каддафи в Ливии - значительно хуже; оба к тому же экспортировали свои ужасы в соседние страны. Но самым поучительным был случай “генерала” Амина в Уганде, потому что он проиллюстрировал многие слабые места мировой системы 70-х годов. Он был и самым трагичным, так как практически уничтожил Уганду - когда-то одну из самых красивых стран в Африке. Черчилль, который посещал ее в качестве заместителя министра колоний в 1908 г., назвал ее “этот рай на земле” и “этот тропический сад”. “Уганда - это волшебная сказка, - писал он. - Как по бобовому стеблю, вы карабкаетесь по железнодорожной линии и наверху находите прекрасный новый мир” [78]. Вскоре, в октябре 1963 г., Уганде была предоставлена независимость в соответствии с политикой Макмиллана “Ветры перемен”. Управляющее племя баганда (2,8 млн.) было хорошо образовано и всегда производило на европейцев впечатление. Но во многих отношениях страна была примитивной, раздиралась сложной межплеменной враждой, расовым антагонизмом между мусульманским севером и христианским югом и давним сектантством в христианских общинах. Было широко распространено и колдовство, сопровождаемое насилием. Племена каква и нубийцы с мусульманского севера пили кровь своих жертв и съедали их печень, а также верили в махдисийского “Якана с водой аллаха”, выпив которого воины становились неуязвимыми. Но и утонченные короли баганда калечили тела с целью осуществления политико-религиозного террора[79]. Более того, Милтон Оботе - профессиональный политик, назначенный премьер-министром, был ограниченным сектантом, настроенным против баганда и исключительно некомпетентным администратором. В 1966 г. он нарушил конституцию, использовав Амина для штурма дворца Кабака, и выгнал того насильственным путем. Когда Оботе, в свою очередь, был свергнут Амином в январе 1971г., многие приветствовали военное управление, как меньшее из двух зол.

Режим Амина, действовавший в мусульманских интересах, был с самого начала расистским, и это доказывается тем, что несколько недель спустя после захвата власти началась резня племен ланги и ачоли. В июле 1971 г. он просил израильтян помочь ему напасть на Танзанию и с их помощью захватить порт Танга; в ответ на это они уехали. В то же время англичане отказали ему в поддержке, и с тех пор Амин стал клиентом Каддафи. Мусульмане составляли только 5 процентов всего населения, и только ливийская поддержка сделала возможной эту продолжительную тиранию, хотя и палестинские террористы сыграли определенную роль, обеспечив его личной охраной и преданными палачами-инквизиторами. Каддафи убедил Амина в необходимости избавиться от всех азиатов, и именно с этого момента - августа 1972 г., началось настоящее ограбление страны. Но надо отметить, что Британия отправляла морем бронированные машины для Амина до декабря 1972 г. [81] И доставка редких роскошных товаров из аэропорта Стенстед в Уганду - важная торговля, позволявшая Амину поддерживать моральный дух своих солдат - продолжалась с разрешения британского правительства почти до конца этого кошмара.

Образ каннибализма с холодильником олицетворял режим, представлявший гротескную карикатуру на террор советского типа. Традиционная полиция просто исчезла, после того как Амин расправился с высшими офицерами, расследовавшими его преступления. Так же, как у Сталина, у Амина были конкурирующие между собой службы безопасности. Это были его собственные творения - подразделение общественной безопасности, военная полиция и эквивалентная КГБ организация под названием Государственный исследовательский центр (ГИЦ), унаследовавшая бывший отдел расследований при кабинете, в котором все еще хранились переплетенные подшивки Economist. В ГИЦ работали палестинские и ливийские советники, некоторые из которых обучались в России. Обычно для убийств использовались молотки, но не во всех отношениях центр был примитивным. Он был связан туннелем с виллой Амина, так что предполагаемые жертвы, которые приходили к нему (он любил их приглашать на коктейль) могли исчезнуть бесследно. Побои в ГИЦ были обычным явлением и проводились в определенное время дня. В отличие от импульсивного характера Амина, террору был присущ элемент тоталитарной рутины и бюрократического порядка. Как и в советском блоке, во всех заграничных угандийских миссиях присутствовало хотя бы по два агента из ГИЦ. Так же как КГБ, ГИЦ финансировал себя посредством торговой деятельности (включая наркотики) и часто прибегал к убийствам с целью снабжения валютой [86]. Амин не являлся просто возвращением к африканскому примитивизму. В известном смысле его режим был характерным отражением 70-х годов. Его террор был мусульманско-арабским явлением; его режим во многих отношениях носил иностранный характер - опирался на нубийцев, палестинцев и ливийцев.

Большинство африканских государств поддерживали Амина согласно старому латино-американскому принципу “каудильос поддерживают друг друга”. Несмотря на то, что его бывшие министры разоблачили геноцидные зверства Амина, ОАЕ избрала его своим президентом, и все ее члены, за исключением троих, участвовали во встрече ОАЕ на высоком уровне, которую он организовал в Кампале. Ньерере противопоставлялся ему не столько из моральных соображений, сколько из-за факта, что был союзником Оботе и имел основания бояться нападения Амина. “Встречаясь в Кампале, - возражал он, - главы государств из ОАЕ придают респектабельность одной из самых кровавых администраций в Африке”. Разгневанная ОАЕ даже обдумывала план, как осудить Танзанию. Главы государств обсыпали Амина поздравлениями во время встречи, когда он, отведав куски своей супруги, снова женился на стриптизерке из его механизированного подразделения-камикадзе. Они аплодировали, когда Амина внесли на носилках четыре белых бизнесмена, а один швед держал над его головой зонтик от солнца. Они аплодировали, когда угандийские военно-воздушные силы провели демонстративную бомбардировку по цели с надписью “Кейптаун” на озере Виктория (ни одна бомба не попала в цель, и командующий военно-воздушных сил был убит сразу после того, как делегаты разъехались). Главы государств ОАЕ вновь тепло приняли его в 1977 г., и вообще в ОАЕ никто не критиковал Амииа до 1978 г., а если критиковали - то шепотом [87].

Но с приходом танзанийской “освободительной армии”, которая привезла в своем обозе Оботе, страдания Уганды не прекратились. Первым, чем она занялась после своего прихода, был грабеж. Несмотря на то, что сам Амин нашел убежище в мусульманском мире (в Ливии, затем в Саудовской Аравии), его племенные вооруженные силы продолжали оккупировать и терроризировать часть страны. С военной помощью Ньерере Оботе выиграл выборы в 1980 г. Партия Оботе НКУ и “военная комиссия” под контролем Ньерере подделали избирательные границы районов, незаконно объявили, что НКУ бесспорно выиграла 17 мест; убили одного из оппозиционных кандидатов (из Демократической партии) и издевались над другими, незаконно отстранили 14 из вернувшихся офицеров, которые не были членами НКУ, уволили Верховного судью и других служащих, чтобы запугать судебную власть; и когда вечером к концу выборов стало ясно, что, несмотря ни на что победила Демократическая партия, то по официальной радиостанчии объявили о намерении военных “проверить” все результаты, после чего секретарь избирательной комиссии сбежал, спасая свою жизнь.

Произошедшее в Уганде выявило начавшуюся в середине 60-х годов в постколониальной Африке тенденцию к разжиганию внутренних и внешних войн, а OAЕ и ООН вместо того, чтобы взять на себя роль арбитра в этих спорах, только стимулировали склонность к насилию. Это не было случайным. Милитаризация ОАЕ началась в Аддис-Абебе в 1963 г., когда была осуждена политика пассивного сопротивления, и в качестве средства для ликвидации последних колониальных режимов была выбрана сила. Был создан “комитет освобождения” под председательством Танзании. В следующем году в Каире бывший пацифист Ньерере призвал к изгнанию португальцев насильственным путем, а в 1965 г. второй в ОАЕ человек - Рашиди Кавава, сказал в Дар-эс-Саламе Комитету по колониализму при ООН, что его функция отвечает позиции комитета ОАЕ - “два освободительных комитета, имеющие историческое значение в борьбе против колониализма”. Вначале председатель ООН М.Кулибали из Мали протестовал, говоря, что ООН нельзя сравнивать с региональным военным органом. Но позднее он капитулировал и его комитет постановил: каждая страна имеет право использовать силу для того, чтобы выгнать португальцев. Тогда впервые ООН предпочла военное, а не мирное pememae политических проблем. Четыре месяца спустя Ньерере убедил ОАЕ использовать этот принцип и в Родезии [93].

Трансграничные осложнения заметно усилились после 1973-1974 г.г., когда Советская Россия, вместе со своим сателлитом Кубой, впервые бросила большое количество войск на африканский театр военных действий. Конкретным случаем была Эфиопия, где старый император Хайле Селассие руководил полуфеодальным-полулиберальным режимом, гибко балансируя чужой помощью. Индийцы обучали его армию, англичане и норвежцы - военно-морской флот, шведы - военно-воздушные силы, французы эксплуатировали железные дороги, австралийцы - отели, югославы - порты, русские - нефтеперерабатывающие заводы, болгары - рыбный флот, итальянцы - пивоварни, чехи - обувные фабрики и японцы - текстильные заводы [95]. Русские использовали свой шанс устранить “Старика” в 1974 г. (его задушили подушкой), и получили монопольное влияние, потеряв при этом своего сомалийского протеже. Самое плохое, что можно сказать о цензуре императора, это то, что он вырезал из текста “Макбета” смерть короля; после его свержения Шекспира вообще не играли. Режим стал тоталитарным, были убиты десятки тысяч оппонентов и начались широкомасштабные пограничные войны, которые продолжились и в 80-е годы. После того как Россия распространила холодную войну и на Африку, она превратилась в классический театр реалполитики - внезапных формирований и расформирований союзов, где господствовал принцип “враг моего врага - мой друг”. Характерным примером было нашествие в заирскую провинцию Катанга через ангольскую границу в 1977-1978 г.г., в котором коммунисты играли роль “империалистических отщепенцев” 1960 г., помогая Катанге русскими и кубинскими войсками, а Марокко и Франция поддержали Заир.

Около тридцати гражданских и международных войн, которые вели африканские государства в первые два десятилетия, породили нарастающее множество беженцев. В 1970 г. по статистике ООН их число достигло одного миллиона. В 1978 г. цифра подскочила на 4,5 млн. плюс 2 млн., записанных как “неустроенные” после своего возвращения на родину. В 1980 г. в ООН было зарегистрировано 2 740 300 беженцев в семнадцати африканских государствах плюс два миллиона “расселенных” лиц, подавляющее большинство которых появилось в результате военных действий Советской России, Кубы и Ливии [96]. Возможность вернуться домой для значительной части этих людей была маловероятной. В начале 80-х годов все получившие независимость государства, за исключением Берега слоновой кости, Кении и трех богатых нефтью государств - Алжира, Ливии и Нигерии, стали беднее, чем во времена колониальной системы. Некоторые из них полностью отказались от рыночной экономики.

В этих обстоятельствах относительно быстрый материальный прогресс, характерный для последней фазы колониализма 1945-1960 г.г., повернул вспять. Несмотря на то, что независимость оказалась плодовитой на региональные пакты, как, например “группа шести” из Касабланки*, “группа пятнадцати” из Монровии** и браззавильская “группа двенадцати”…

…все они оказались, главным образом, устными соглашениями с политической целью и были недолговечными. Между тем, конкретные и практические межгосударственные договоры о валюте, транспорте и коммуникациях были прерваны или теряли свою силу. Войны, “кризисные ситуации” и закрытие границ разрушили шоссейные и железнодорожные связи. Подвижной состав не обновлялся. Дороги были уничтожены. Характер поездок становился таким же, как в 90-е годы 19 века - со связями, прежде всего, между прибрежными городами (несмотря на то, что они осуществлялись по воздуху, а не по морю), но почти без движения внутри континента. Транспортная сеть была разъединена и ненадежна. В конце 70-х годов самые большие пробки в уличном движении, созданные человеком, были не на развитом Западе, а в Лагосе; говорили, что глава государства генерал Мохаммед погиб, потому что не успел справиться с проблемой пробок даже для себя, и ею машина каждое утро оказывалась блокирована в одно и тоже время в восемь часов, что облегчило план его убийства. В 1976 г., после того как нигерийское правительство заказало восемнадцать миллионов тонн цемента, рейд порта Лагоса был закупорен пятьюстами судами, и к моменту их разгрузки груз большинства из них оказался испорченным [97].

Отступление отразилось не только на Африке, результаты в Центральной Америке и Азии в некоторых отношениях были даже более разочаровывающими [101]. Но в конце 70-х годов стало наблюдаться тревожное учащение случаев малярии в африканских столицах, где болезнь была ликвидирована еще в 50-е годы [102]. Возврат традиционных бедствий повлек за собой увеличение случаев недоедания и голода, кризис в медицинской помощи, дефицит квалифицированных врачей. В 1976 г. МОЗ изменила свою политику и объявила, что “сельским знахарям” уже будет разрешаться работать в сельских медицинских учреждениях, хотя еще делалась разница между африканскими.повивальными бабками, костоправами и собирателями лекарственных трав с одной стороны, и “шаманами”, пользовавшимися заклинаниями и суевериями, с другой. В 1977 г. эта разница исчезла и “шаманам”, которых предпочитало 90 процентов сельского населения, был предоставлен тот же статус, что и получившим научное образование практикующим врачам[103]. В Лагосе, где образовывались самые большие транспортные пробки в мире, открыли общее учебное больничное учреждение для врачей, практикующих медицину, и “знахарей”.

*

Алжир - сосредоточение усилий советского типа в развитии тяжелой промышленности и отказ от нее как от ошибки.