Одна из причин, по которой в 80-е годы страны Третьего мира, безуспешно пытавшиеся управлять коллективистской экономикой, повернулись к реформам и рынку, был пример растущего успеха государств свободной инициативы Юго-Восточной Азии. Эти государства, среди которых самыми значительными являются Япония, Гонконг (британская колония), Сингапур (бывшая британская колония, получившая самоуправление в 1959 г. и независимость в 1965 г.), Тайвань и Южная Корея, вошли в послевоенный период с высокими темпами рождаемости и низкими доходами на душу населения (100 или меньше долларов в год, за исключением Японии). Все они отбросили коллективистские решения как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Все восприняли рыночную систему. Каждая из них в отдельности иллюстрировала способ, при котором увеличение доходов на душу населения ведет к снижению темпов рождаемости, тем самым стимулируя дальнейший рост благосостояния. В 1960 г. рождаемость в Гонконге, Сингапуре, Тайване, Южной Корее варьировала от 36 (Гонконг) до 42,9 (Южная Корея) на тысячу. Во всех четырех странах жизненный стандарт возрастал быстрее, чем где бы то ни было в мире. К 1971 г. рождаемость в Гонконге была ниже 20 на тысячу, почти столько же - в Сингапуре, а для Тайваня и Южной Кореи была меньше 30 на тысячу [72]. В 80-х годах эти тенденции усилились. В конце 80-х годов предполагалось, что доход на душу населения в Гонконге, несмотря на огромный поток безденежных иммигрантов из Китая, был лишь немного меньше 10 000 долларов, в Сингапуре (в 1987 г.) был 7464 долларов, на Тайване (1987 г.) - 5075 долларов, и в Южной Корее (1988 г.) - 3450 долларов. Короче говоря, эти страны быстро перестали быть государствами Третьего мира и присоединились к Первому. В сущности, в 70-е и 80-е годы прогресс тихоокеанских государств свободного предпринимательства стал самым впечатляющим материальным аспектом человеческого общества.

Процесс начался в конце 40-х годов в Японии. Как и в Западной Германии в 1948-1949 г.г., и во Франции в 1958 г., в основе лежала конституция. Как мы уже видели, довоенная японская конституция была слаба, а вся правовая система - примитивна и нестабильна. Оккупация, при которой Америка была единственной силой и практически отдала власть в руки автократа - генерала Макартура, оказалась решающим божьим даром. Макартур получил возможность играть роль просвещенного “деспота” и провел в Японии революцию “сверху”, подобную возрождению Мэйдзи в 60-е годы, после которой Япония превратилась в современное государство. Конституция 1947 г., составленная в штаб-квартире Макартура, не была межпартийным компромиссом, представляющим собой наименьший общий знаменатель соглашения, а однородной концепцией, включавшей в себя наилучшие элементы британской и американской конституций, (подобно конституции де Голля); она умело балансировала между исполнительной и ааконодательной и между центральной и местной властями [73]. Взятая вместе с другими оккупационными законами, создавшими свободные профсоюзы, свободную прессу и местный контроль над полицией (вооруженные силы как таковые были ликвидированы), конституция и “американская эра”, которую она символизировала, смогла разрушить гипнотическую хватку, в которой до этого момента государство удерживало японский народ. Американская оккупация Японии, вероятно, была самым конструктивным достижением американской внешней политики в течение всего послевоенного периода, и она была осуществлена практически без посторонней помощи [74]. И, подобно тому, как Британия создала образцовое профсоюзное движение в Западной Германии, Америка взрастила себе могучего конкурента.

Это было почти в два раза выше темпов развития любого другого крупного промышленно развитого государства в послевоенный период. Его можно сравнить единственно с исключительным сорокалетним ростом американской экономики до 1929г. [78] Основой “чуда” являлся автомобиль, при этом рост производства легковых машин в напряженный период 1966-1972 г.г. происходил удивительными темпами, а число японцев - обладателей легковых автомобилей, возрастало ежегодно на одну треть [79]. В период между концом 50-х годов и концом 70-х годов производство автомобилей в Японии увеличилось в сто раз, достигнув 10 млн. в 1979г. - приблизительно столько же, сколько составляло американское производство, и решительно обогнало его в начале 80-х годов. Половина продукции шла на экспорт. Начав с автомашин, японцы перешли практически к целому диапазону потребительских товаров. В 1979 г. они заняли ведущее положение по производству часов - 60 млн. часов (50 млн. производила Швейцария). В 60-е годы обогнали Америку по производству радиоаппаратов, а в 70-е годы - по производству телевизоров. В том же десятилетии отняли лидерство у Германии по производству фотоаппаратов и кинокамер. В 70-е годы японская продукция на душу населения сравнялась с американской и в некоторых важных областях Япония превратилась в ведущую промышленную силу в мире. В 1978 г. ее положительное торговое сальдо промышленных товаров равнялось 78 млрд. долларов (в тоже время торговый дефицит США составил 5 млрд.). В конце десятилетия объем сталелитейной промышленности был равен американскому и составлял почти столько же, сколько объем всего ЕЭС. В 80-е годы Япония во многих областях превзошла и по качеству американских и европейских производителей, особенно в областях высоких технологий, таких как реактивные самолеты, металлорежущие станки, роботы, полупроводники, калькуляторы и копировальные машины, компьютеры и телекоммуникационные сооружения, современные энергетические системы (включая атомные станции) и ракетостроение. В 1980г. японский инвестиционный капитал на душу населения был в два раза больше американского и в некоторые годы 80-х даже превосходил его по абсолютной стоимости [80].

То, что уникально для Японии и, вероятно, представляет ее самый конструктивный вклад в современность - это способ, которым бизнес использует антропоморфизм и, особенно, уже упоминавшийся анти-коллективистский акцент на семью для гуманизации процесса производства и уменьшения разрушительного влияния классовой борьбы. Профсоюзы в Японии ни в коем случае не пассивны: в 1949 г. насчитывалось 34 000 профсоюзов [82]. Нельзя сказать также, что они борются неуспешно. Заключение коллективных трудовых договоров и повышение производительности труда по инициативе самих рабочих, а не руководства, привело к росту зарплаты в реальном выражении большему, чем в любой другой промышленно развитой стране в 70-е и 80-е годы, при высокой степени надежности рабочего места и при самом низком уровне безработицы - в среднем 2,6 процента в конце 80-х годов. Кроме того, в 70-е годы Япония достигла наибольшей равномерности распределения доходов в сравнении с любой другой развитой страной, и, вероятно, за исключением лишь скандинавских стран, она больше всех преуспела в ликвидации абсолютной бедности[83]. Большинство японских фирм дополняли усилия профсоюзов, окружая рабочего семейной атмосферой, включающей жилье, питание, медицинское обслуживание, моральное напутствие, спорт и отпуски.

Мощный и продолжительный рост японской экономики оказался решающим для создания динамичной рыночной обстановки во всем тихоокеанском бассейне. Она действовала и как непосредственный стимулятор, и как пример. Самым поразительным случаем является Южная Корея. В 1977 г. одна из рабочих групп Всемирного банка в своем докладе отмечала: “Продолжающиеся более пятнадцати лет высокие темпы роста доходов превратили Корею из одной из самых бедных развивающихся стран, сильно зависящей от своего сельского хозяйства и с плохим платежным балансом, в промышленно-аграрное государство, со средним уровнем доходов и с растущим активом внешнего платежного баланса[85]. Прогресс Тайваня проходил по тому же пути. В 1949 г., когда полностью дискредитировавший себя в наше время гоминьдановский режим пришел к власти, экономика была, в основном, доиндустриального типа. Трансформация, как и в Японии, началась с исключительно успешной земельной реформы, за которой последовал быстрый рост доходов фермеров, создавший местный рынок для новых фабрик. Свыше 90 процентов сельскохозяйственных земель перешло в руки крестьян, которые ее обрабатывали. Было достигнуто соглашение и введен закон, запрещающий стачки. Созданы свободные экономические зоны. В 70-е и 80-е годы импорт иногда доходил до 90 процентов ВНП - самого высокого соотношения в мире, а темпы роста достигали 12-процентной границы. Тахим образом, да здоровой сельскохозяйственной основе была создана развитая промышленная экономика, вращающаяся около судостроения, текстильной промышленности, нефтехимии и производства электронного оборудования [86]. В некотором отношении прогресс Гонконга еще более мечатляющий, так как ему пришлось абсорбировать 5 миллионов беженцев из континентального Китая, что в пять раз больше количества палестинцев, которых не смог разместить и устроить весь арабский мир. Здесь так же, как на Тайване и в Японии, стабильность правительства (обеспечивается губернатором колонии и местным Законодательным советом) и последовательность экономической политики в продолжении сорока лет создали идеальную благоприятную среду для развития бизнеса, хотя над будущим Гонконга в начале 90-х годов нависла тень приближающегося объединения с Китайской коммунистической республикой, назначенного на 1997 г.

Сингапур, после некоторых сотрясений десятилетия после 1945 г., в 1959 г. наконец-то создал стабильную правительственную структуру под управлением партии Народного действия Ли Куан Ю, которая началась как социалистическое движение, но затем превратилась в страстное и умелое орудие рыночной экономики. Сам Ли после двух десятков лет успешного создания благосостояния сказал: “Стоял вопрос как себя прокормить... вопрос жизни и смерти для двух миллионов человек... Как это сделать - социалистическим путем или при помощи свободного предпринимательства - имело второстепенное значение. Оказалось, что ответ - свободная инициатива, смягченная социалистической философией равных возможностей для образования, работы, здравоохранения и права на жилье” [87]. В 80-е годы западные средства массовой информации часто обвиняли Ли в авторитарности, в давлении на судебные органы и местные газеты и в гонении на (слабую) оппозицию. С другой стороны, в период его более чем тридцатилетнего управления (он ушел в полу-отставку в 1991 г.) он имел известное право претендовать на звание наиболее преуспевшего государственного деятеля послевоенного периода, в смысле материальных благ, которые обеспечил для страны и своего народа.

Сингапур примечателен тем, что не располагает никакими природными ресурсами, кроме своего географического положения. Япония, Корея и Тайвань (но не и Гонконг) имеют ограниченные площади хорошей обрабатываемой земли; но если исключить это, то ни одна из этих стран свободной инициативы не начинала с другими природными преимуществами, кроме потенциально мощной рабочей силы. Как было отмечено в одном докладе: “Успех почти целиком основывался на хорошей политике и на способностях людей, а не на благоприятных обстоятельствах или хороших исходных условиях” [88]. Пример расцвета этих скороспелых рыночных экономик после 60-х годов придал смелости их тихоохеанским соседям с богатыми природными ресурсами перейти к свободному рынку в торговле и в сельском хозяйстве. Развитие Таиланда начало быстро ускоряться после того, как в 1958 г. к власти пришло стабильное рыночно ориентированное правительство, и в 60-е осуществило экономический “скачок”, причем темпы его роста в отдельные моменты достигали 9 процентов в год. Он стал одним из немногих государств Третьего мира, которое сумело сохранить свои позиции экспортера сельскохозяйственной продукции, увеличивая при этом ежегодно свою производительность на 15 процентов и расширяя площади обрабатываемой земли [89]. В 80-е годы доход на душу населения возрос до 810 долларов (1986 г.) и стал в четыре раза больше, чем у его социалистического соседа Бирмы - 200 долларов (1986 г.), которая когда-то была богаче, но давно шла по пути социализма. В 70-х и 80-х годах Малайзия также развивалась неплохо, отчасти благодаря своим богатым природным ресурсам, но, в основном, на базе политической стабильности и экономического реализма, занимая место в диапазоне средних доходов с 1850 долларов на душу населения (1986 г.). Индонезия, одна из наиболее щедро одаренных природными ресурсами стран в мире, начала восстанавливаться после катастрофического старта режима Сукарно. Даже Филиппины, истерзанные мусульманско-католическими столкновениями, грабежом чудовищного режима Маркеса и повстанческим движением, отметили некоторый прогресс, достигнув в 1986 г. дохода на душу населения около 614 долларов.

Так, за четверть века с 1965 г. по 1990 г., преодолев бремя огромных расстояний и благодаря рыночной экономике, страны тихоокеанского бассейна превратились в наиболее динамично развивающуюся торговую зону мира. Бывшие тихоокеанские колонии, такие как Фиджи и Новая Каледония, входят в группу с доходом свыше 1000 долларов на душу населения. Богатый фосфатами миниатюрный остров Науру с населением приблизительно 8 000 человек не только является самой маленькой республикой в мире, но и “акр за акром и человек за человеком” стал одним из самых богатых государств в мире со средним доходом 9091 долларов (1985 г.) [90].

В восточной части Тихого океана возродился дух свободного рынка. Чили является наиболее интересным случаем. В середине 60-х годов Соединенные Штаты считали христианско-демократическое Чили под управлением президента Эдуарда Фрея, вместе с Венесуэлой Ромула Бетанкура, самыми большими надеждами “Союза ради прогресса”, созданного Кеннеди. Но в Чили процветала хроническая инфляция - около 20 процентов в год в конце 50-х годов, 26,6 процентов - в 1968 г., 32,5 процента - в 1970 г. Единственная причина состаяла в правительственных перерасходах и печатании денег. На выборах 1970 года реформатор-социалист Сальвадор Альенде при своей четвертой попытке победил, благодаря расколу в рядах антисоциалистических партий, которые все-таки вместе набрали 62 процента голосов против 36,2 за Альенде. Новый президент фактически не получил никакого мандата и, согласно принципу Томаса Джефферсона, считавшего, что крупные нововведения не должны основываться на незначительном большинстве, ему бы следовало сосредоточить свои усилия на хорошем уходе за домом.

В период, когда в январе 1971 г. Альенде пришел к власти, инфляция реально снизилась приблизительно до 23 процентов. Всего лишь через несколько месяцев она превратилась в гиперинфляцию. В 1972 г. она составляла уже 163 процента. Летом 1973 г. достигла 190 процентов и в отдельные моменты была самой высокой в мире [92]. Это происходило еще до четырехкратного увеличения цен на нефть, т.е инфляция Альенде была полностью делом его рук. В ноябре 1973 г. Чили объявила односторонний мораторий на выплату внешнего долга (т.е. объявила банкротство). Банки прекратили кредитование; капиталы начали покидать страну; сельское хозяйство утонуло в хаосе, оккупированные фабрики производили все меньше продукции, экспорт почти прекратился, импорт резко возрос, но когда деньги кончились, и он исчез. Магазины опустели. Средний класс вышел на улицы. Рабочие, увидев, что их реальные зарплаты также уменьшились, начали бастовать. Официальная структура цен стала нерациональной, а затем и вовсе бессмысленной, так как черный рынок взял верх. В июле 1971 г. левые начали контрабандный ввоз оружия, а, в мае следующего года стартовало политическое насилие. Фактически, они имели больше оружия (30 000), чем армия, которая насчитывала всего 26 000 человек плюс 25 000 вооруженных полицейских [93]. Альенде то приказывал полиции бороться против крайне левых, то обвинял армию в заговоре против его правительства. Но в то же время, он одобрил план вооружение левых партизан, а 4 сентября 1973 г. разрешил 750-тысячную демонстрацию по случаю годовщины выборов. Через неделю, назначенный им генерал Аугусто Пиночет, возглавил объединенный переворот трех родов войск. До этого момента Чили имела исключительно хорошую репутацию (по латиноамериканским стандартам) конституционализма и стабильности. Переворот ни в коем случае нельзя назвать бескровным. Альенде был убит или покончил с собой, и официальное количество трупов в морге Сантьяго было 2796 [94]. Сопротивление было оказано, в основном, иностранными политическими беженцами, которых в то время насчитывалось в Сантьяго 13 000 человек. То, что рабочие, оккупировавшие заводы, крестьяне, захватившие фермы и даже вооруженные “революционные отряды” не сражались серьезно, показывает, что крайне левые не вызывали особого энтузиазма в народе.

Сопротивление Пиночету, хотя и довольно шумное, шло из-за границы, - по крайней мере, в начале. Оно умно дирижировалосьиз Москвы, несмотря на то, что Советская Россия категорически отказалась спасти Альенде при помощи кредитов - для них он был полезнее мертвый, чем живой [95]. Хотя критика из-за границы сосредоточилась на репрессивном характере военного режима Пиночета, более важным оказалось решение остановить расширение общественного сектора, который при Альенде сильно возрос, и открыть экономику для рыночных сил вместе с экономикой других стран тихоокеанского региона. Примечательно, что практически все государства в Тихом океане, за исключением Японии, обвинялись в тот или иной момент, что имеют репрессивные режимы. Но степень, в которой правительство является представительным и выбранным - это только один аспект. Не менее важным является то, до какой степени оно контролирует жизнь нации. Вот почему, живя под минималистским, laissez-fairs управлением, д-р Сэмюель Джонсон мог убежденно заявить: “Я не дал бы и ломаного гроша за то, чтобы жить под одной формой управления, а не под другой. Это не имеет никакого значения для счастья человека” [96]. По определению, рыночная экономика означает невмешательство государства в большие области принятия решений, предоставляя это отдельной личности. Экономическая и политическая свободы тесно связаны. Свобода рынка неизбежно приводит к эрозии политических ограничений: это показывает пример Таиланда, Тайваня и Южной Кореи. Это также относится и к Чили.

Катастрофа 1973 г. привела к полному политическому и экономическому срыву. Восстановление экономики должно было начаться на фоне мировой рецессии. Заслуга режима в том, что он сумел повернуть ход дирижированной правительством инфляции, которая за десятилетия своего существования превратилась в структурный элемент чилийской экономики [97]. Процесс был болезнен и непопулярен и сначала привел к падению ВНП и высокому уровню безработицы. Но он позволил экономике при помощи кредитов МВФ вернуться к рыночной основе. В конце 70-х годов, когда инфляция, наконец, была остановлена, рост возобновился, и в начале 1980 г. Всемирный банк имел основания написать в своем докладе: “При исключительно неблагоприятных обстоятельствах чилийские власти осуществили экономический поворот, которому нет равного в истории Чили” [98]. Улучшение экономической обстановки объясняет, почему 11 сентября 1980 г. во время референдума по продлению срока полномочий Пиночета еще на восемь лет 68,14% голосовавших сказали “да”. Но в ходе 80-х годов экономическая свобода привела к возрастанию требований политической свободы. Пиночет не желал ее предоставить. В июле 1983 г. начались общенациональные волнения; через два месяца правительство признало, что во время демонстраций было убито семьдесят человек. Жертв политической полиции Пиночета - ДИНА - было намного больше. В официальном докладе, составленном после восстановления демократии, было подсчитано, что за шестнадцать лет управления Пиночета, 1973-1989 г.г., ДИНА или ее агентами, было убито 1068 человек, а 957 “исчезли” [99]. Но страх перед ДИНА не остановил чилийцев следовать логике свободной экономики и требовать восстановления своих полных избирательных прав. Пиночет согласился провести еще один референдум о своем президентстве, и 14 декабря 1989 г. кандидат оппозиции Патрисио Айлуин победил на президентских выборах с 52,4 процентами голосов, положив конец диктатуре, хотя Пиночет остался главнокомандующим армии. Айлуин не только начал расследование эксцессов режима, но в марте 1991 г. создал постоянную фондацию, которая изучает судьбу его жертв - .случай. за случаем. Но в целом он продолжил испытанную экономическую политику режима.

Гарольд Макмиллан часто отмечал: “В Британии существуют три института, которые столь сильны, что ни одно правительство не хотело бы иметь их в качестве врагов - Гвардейская бригада, Римская католическая церковь и Национальный союз шахтеров.” Когда Маргарет Тэтчер опровергала это утверждение, ей придавала смелости позиция шахтеров из Нотингемшира, которые отбросили тактику Скар- гилла, проголосовали четыре к одному против забастовки, не закрыли шахты несмотря на, угрозы и, в конце концов, образовали свой профсоюз, необратимо расколов НСШ. Седьмого августа 1985 г. они выиграли судебный процесс в Верховном суде, что позволило новому Союзу демократических шахтеров (СДШ) через четыре месяца получить юридический статус профсоюза.

Двадцать второго октября полиция получила распоряжение Верховного суда, дававшее ей право задерживать автобусы, перевозящие воинственно настроенных шахтеров в зоны беспорядков, целью которых было нарушение спокойствия. Путем контролирования дорог и с помощью многочисленной полицейской охраны работающих шахт, полиция смогла обеспечить возможность работать тем шахтерам, которые этого хотели, хотя некоторых из них преследовали даже дома. Первоначальная цель Скаргилла закрыть все шахты не осуществилась. Забастовка оказалась слишком дорогой: добавила 2750 млн. фунтов стерлингов к расходам правительства, 1850 млн. фунтов - к потерям НУС, стоила 300 млн. компании “Бритиш Стил”, 250 млн. фунтов - британским железным дорогам и 2200 млн. фунтов - электроснабжению [101]. Забастовка сопровождалась крайним насилием, которое унесло пять человеческих жизней: 16 мая 1985 г. двое шахтеров из Южного Уэльса были признаны виновными в убийстве шофера такси, перевозившего небастовавших шахтеров до их рабочих мест, хотя после обжалования приговор был смягчен как за непредумышленное убийство. В период между мартом и концом ноября 1984 г., например, 7100 забастовщиков были обвинены в различных нарушениях и, в конце концов, 3483 случая были рассмотрены в суде и вынесено 2740 приговоров. Только расходы на полицейскую охрану возросли на 300 млн. фунтов стерлингов. Но так как правительство твердо решило не сдаваться, постепенно бесплодность стачки стала очевидна. Пренебрегая уроками 20-х годов, Скаргилл выбрал неподходящий сезон для забастовки - весну. НУС и потребители давно почувствовали надвигающийся кризис и накопили внушительные запасы. В результате, в течении всей зимы 1984-1985 г.г. не было остановок подачи электроэнергии, а зарегистрированное 8 января 1985 г. наибольшее потребление электричества в истории Британии было встречено без особых затруднений. Забастовочные фонды Скаргилла увеличивались, благодаря огромным субсидиям, предоставленным ливийским правительством Каддафи - факт, который в свое время отрицал НСШ, но который был безусловно установлен Дейли Миррор в 1990 г. Несмотря на это, шахтеры начали отступать, и к концу февраля 1985 г. более половины из 170 000 рабочих, зарегистрированных в НУС, вернулось на работу. Пятого марта национальная шахтерская конференция делегатов согласилась фактически на безоговорочную капитуляцию. Судебные расходы НСШ уже достигли суммы 1.4 млн. фунтов стерлингов, а его фонды были секвестрованы. Около 700 забастовщиков были уволены за “злостное нарушение правил работы в промышленности”, а остальные 30 000 оказались лишними - на 10 000 больше, чем было запланировано до забастовки. После создания отколовшегося СДШ членская масса самого НСШ, который до этого был самым большим профсоюзом в .Европе, вскоре уменьшилась до 80 000 членов, и он превратился из одного из самых богатых в Британии в один из самых бедных.

Конец профсоюзной политики рестрикций и назначения лишних людей в многих секторах был отмечен ростом британской производительности труда, которая за несколько лет десятилетия стала самой высокой в Европе, а в течение большей части 80-х годов британская экономика быстро разрасталась - например, в середине 1988 г., через семь лет непрерывного увеличения, она все еще имела темпы роста 4 процента - уникальное достижение за весь послевоенный период [103].

Второй аспект заключался в способе, которым проводилась приватизация - путем “пуска” акций через фондовую биржу с целью стимуляции мелких вкладчиков к их покупке. Например, выпуск акций “Бритиш Телеком” стал самым крупным предложением акций в истории. Чистый эффект заключался в том, что в 80-е годы количество индивидуальных акционеров в Британии возросло с 2,5 млн. до почти 10 млн., воплощая собой идею “демократического капитализма”, ставшую модной в ходе 80-х годов. Быстрое сокращение потерь в государственном секторе дало правительству возможность не только уменьшить непосредственное налогообложение, где средний процент снизился с 37,5 до 25 процентов, а максимальный процент - с 94 процентов и 87 процентов до 40 процентов, но и получить большие бюджетные излишки и выплатить свыше одной пятой всего национального долга. Приватизация стала одним из наиболее успешных процессов 80-х годов и нашла много последователей - в основном в Европе, но также и в Латинской Америке, Австралии, Африке и Азии. Даже Япония, которая сама многому научила Запад, последовала примеру Британии и 1 апреля 1987 г. приватизировала свою железнодорожную сеть.

Таким образом, г-жа Тэтчер стала одним из наиболее последовательных в своих успехах политиков своего времени. Девятнадцатого июня 1983 г. она вновь победила на выборах с огромным преимуществом, получив для своей партии в Парламенте на 144 мест больше, чем все остальные партии, а 12 июля 1987 г. повторила свой сокрушительный успех, когда консерваторы победили, заняв 375 мест в сравнении с 229 у лейбористской оппозиции. Со времен “Закона о большой реформе” 1832 г. ни один британский премьер-министр не побеждал на выборах три раза подряд. До того как 20 ноября 1990 г. г-жа Тэтчер, наконец, была вынуждена уйти в отставку под давлением собственной партии, она возглавляла правительство одиннадцать с половиной лет непрерывно - дольше любого из ее предшественников со времен графа Ливерпуля (премьер-министра периода 1812-1827 г.г.). Необходимо заметить, что она вызывала к себе столько же враждебности, сколько и экзальтированной поддержки. Во время трех избирательных кампаний, в которых она побеждала, ее партия никогда не получала более 50 процентов поданных голосов. Во многих отношениях она напоминала де Голля: подобно ему умела сказать “нет” и действительно так считала; подобно ему она вернула своей нации гордость и веру в себя; авторитетно управляла почти такой же срок; и подобно де Голлю пыталась провести фундаментальную реформу местного управления - в данном случае заменить устаревший и несправедливый способ, которым оно финансировалось.

Г-жа Тэтчер и “тэтчеризм” в 80-е годы оказали влияние на весь мир, что включало в себя не только новую моду приватизации и сокращения государственного сектора. Восьмидесятые годы были радикально-консервативным десятилетием, и даже в странах, где у власти стояли социалистические и лейбористские правительства, отмечался отход от марксизма, коллективизма и всех традиционных левых “-измов”. Особенно заметным этот процесс был во Франции. Избрание в 1981 г. на пост президента Франции социалиста Франсуа Миттерана после двадцати трех лет голлизма и его преемников привело к короткому периоду социалистического эгалитаризма и политики, направленной против бизнеса. Это вызвало три быстрые, последовавшие одна за другой девальвации франка, после чего Французская социалистическая партия начала быстро смещаться вправо, к политике свободного рынка, а в конце 80-х и начале 90-х годов чередование у власти социалистических и консервативных премьер-министров почти не приводило к существенным различиям в экономической политике, обороне и внешних сношениях. Германские социал-демократы отбросили марксизм и все, что с ним связано, еще на одно поколение раньше. В Португалии в 80-е годы д-р Марио Соариш, выбранный премьером впервые в 1976 г. и президентом в 1987 г. в условиях новой либеральной конституции 1982 г., постепенно направил португальский социализм к лагерю свободного рынка. Подобное ему движение существовало и в Испании, где Социалистическая партия под руководством своего умеренного лидера Фелипе Гонсалеса не воспользовалась своей сокрушительной победой на выборах в 1982 г., а подкрепила предпринимательскую культуру, которая преобразила испанскую экономику периода 1950-1975 г.г. В Австралии лейбористская партия Боба Хока, которая вернулась к власти в марте 1983 г. и затем три раза повторяла свой успех, постепенно переместилась вправо. И действительно, в марте 1991 г. сам Хок сделал декларацию, получившую широкий резонанс, в которой предупреждал страну, что она больше не может позволять себе накладывать досадные ограничения на бизнес из-за социалистических, экологических или каких-либо других причин. В Новой Зеландии лейбористский лидер Дэвид Лонг, ставший премьер-министром в 1984 г., повел свою партию и правительство в том же направлении, но, очевидно, некоторые его коллеги решили, что он это делает недостаточно быстро, и в августе 1989 г. его вынудили уйти в отставку в результате правого фракционного переворота. В Британии после третьего последовательного провала на выборах лейбористской партии в 1987 г. ее лидер Нил Киннок начал болезненный процесс отказа от традиционной лейбористской политики и в 1990-1991 г.г. лейбористы стали опять избираемыми - но меньшей мере теоретически. Во всем мире в лейбористских или социал-демократических партиях в моду вошел термин “социальный капитализм”, в который включалось принятие рыночного механизма, подвергнутого некоторым существенным ограничениям, чтобы защитить бедных и обездоленных. Но и правые использовали это выражение. “Мне нравится этот термин” - заявил Норман Ламонт в марте 1991 г., сразу после того, как впервые представил бюджет в качестве министра финансов в правительстве Джона Мейджора, сменившего г-жу Тэтчер [104]. Другое политическое клише, вошедшее в моду в начале 90-х годов и отражавшее восприятие рынха со стороны левых, было “государство, обеспечивающее возможности” как противоположность “большому правительству” - государство, по их мнению, существует не столько, чтобы все делать самому, а для обеспечения возможностей гражданам выполнять свои обязанности. Консерваторы также были склонны использовать эту формулу о роли правительства. До известной степени в 80-е годы и в начале 90-х годов было осуществлена сближение позиций демократии во всем мире, но это произошло при условиях, диктуемых правыми. И действительно “эффект трещотки” (гаечный ключ с храповиком, не позволяющим ключу двигаться обратно - фраза, введенная в 70-е годах британским консервативным идеологом сэром Китом Джозефом, позднее ставшего лордом), при котором программы начинались левыми правительствами и поддерживались их правыми преемниками, заменяя, таким образом, маятниковое движение коллективистской трещоткой, теперь был обращен: уже правые радикалы были теми, кто подталкивал общество в направлении экономического либерализма.

Подобный процесс протекал и на североамериканском континенте, хотя на нем отразились географические факторы. Так же, как и Чили, Мексика испытывала влияние новой тихоокеанской культуры свободного предпринимательства, хотя, подобно Чили (и даже раньше) пострадала от грандиозных экспериментов под руководством государственного коллективизма. В 1940-1970 г.г. происходил быстрый рост экономики, но в 1970 г. президент Луис Эчеверрия решил сделать Мексику лидером стран Третьего мира, как образцовое государство с “большим правительством”. Он увеличил государственный сектор в экономике на 50 процентов, а количество принадлежащих государству корпораций - с восьмидесяти шести до 740. Результат можно было предсказать - гиперинфляция и кризис платежного баланса. Хосе Лопес Портильо пришел к власти в 1976 г. и резко повернул Мексику назад к рынку [105]. Он говорил МВФ, что опасается “южноамериканизации” мексиканской жизни: переворотов, левых или правых диктатур [106]. Ему помогло открытие в 1977 г. крупных нефтяных месторождений, которые дали надежду, что Мексика может превратиться в производителя ранга Кувейта или даже Саудовской Аравии. С другой стороны, структура Мексики, ее однопартийное государство, управляемое элитой посредством Институционной революционной партии (ИРП), создавали трудности при сокращении государственных рабочих мест и субсидирования [107]. В начале 80-х годов внешний долг Мексики превосходил даже бразильский. Летом 1982.г. государство было не в состоянии выплачивать проценты по кредитам и национализировало банки. Но в период 1985-1990 годов экономика повернула обратно к либерализации, сделав возможным историческое торговое соглашение с Соединенными Штатами.

Мексиканская экономика действительно сливалась с Северо-Восточной тихоокеанской экономикой, образованной западными штатами США, западной Канадой и Аляской. В 70-е и 80-е годы около 70 процентов мексиканского экспорта шло в Америку, 60 процентов ее импорта были из США. В Соединенных Штатах, вероятно, проживает около 10 миллионов нелегальных иммигрантов из Мексики; каждая седьмая семья в Калифорнии и каждая третья в Нью-Мексико - испаноязычные. Верно, что мексиканская экономика является одновременно и карибской экономикой. Таковой является и американская, особенно со времен испанизации экономики Флориды (заселение и переход в руки латиноамериканцев), которая быстро разрослась за четверть века с 1964 г по 1990 г., при этом с определенным латиноамериканским уклоном. Но в 70-х годах мексиканская и американская экономики почувствовали притяжение тихоокеанского региона - возрастающее притяжение свободного рынка.

Одной из наиболее важных перемен нашей современности стало перемещение демографического и экономического центра тяжести Америки с Северо-Востока на Юго-Запад. В 40-е годы географ Э.Л.Ульман определил, что “ядро” экономики США находится на Северо-Востоке. Несмотря на то, что эта территория представляет собой всего лишь 8 процентов всей страны, там проживает 43 процента населения и находятся 68 процентов рабочих мест в промышленности [108]. Ситуация оставалась таковой и в течение большей части 50-х годов. Географ Х.С.Перлофф писал в 1960 г., что так называемый “производственный пояс” “все еще является истинным сердцем национальной экономики” [109]. Но пока он писал, положение изменилось. В период 1940-1960г.г. Север все еще привлекал переселенцев (2 миллиона), но это происходило целиком за счет низкооплачиваемых, в большей части неквалифицированных негров с Юга. Белое население уже убывало в относительном плане, а вскоре стало убывать и в абсолютном. Эта перемена, наступившая в 60-е годы, в 70-е годы громко заявила о себе. В период с 1970 г. по 1977 г. Северо-Восток потерял из-за миграции 2.4 млн. населения; Юго-Запад получил 3,4 млн. - большая их часть были квалифицированными белыми. Как показала перепись 1980 г., поскольку перемещение происходило от холодного к солнечному поясу, оно усиливалось под влиянием роста цен на электроэнергию. Региональные различия в доходах, которые некогда были значительны в пользу старого “ядра”, начали сглаживаться, а затем сместились в пользу Юго-Запада. Инвестиции двигались за населением. Доля “ядра” в рабочих местах в промышленности упала с 66 процентов в 1950 г. до 50 процентов в 1977 г. Доля Юга выросла с 20до 30 процентов [110].

Демографические изменения привели к переменам в политической сфере и философии. В 1960 г. при избрании Кеннеди “пояс холода” имел 286 голосов в коллегии выборщиков по сравнению с 245 из “солнечного пояса”. В 1980 г. “солнечный пояс” был впереди на четыре голоса, а прогнозы Статистического бюро показывали, что на выборах 1984 г. это преимущество достигнет двадцати четырех голосов [111]. Эти изменения положили конец старой рузвельтовской интервенционистской коалиции, доминировавшей на протяжении двух поколений, и привели к появлению Юго-Западной коалиции - приверженцев свободного рынка.

Сокрушительная победа Ричарда Никсона в ноябре 1972 г. стала предвестником политических результатов этих перемен, но на нее упала тень “Уотергейта” и его последствий. Однако, тенденция стала очевидной, когда 4 ноября 1980 г. Рональд Рейган, после двух успешных сроков губернаторства в Калифорнии, и представляя одну из мощнейших калифорнийских капиталистических группировок -киноиндустрии, разгромил Джимми Картера - первого выбранного действующего президента, побежденного в ходе выборов со времен Герберта Гувера в 1932 г.. Рейган выиграл с большим преимуществом, получив 43,9 млн. голосов в сравнении с 35,4 млн. за Картера. Шестого ноября 1984 г. он повторил свой успех с еще большей разницей, получив 59 процентов голосов у населения и большинство в каждой отдельной группе избирателей, за исключением негров, евреев и членов профсоюзов, победив своего оппонента Уолтера Мондейла во всех, кроме одного из пятидесяти штатов. Не является совпадением, что 80-е годы, когда Калифорния уже стала самым богатым и населенным штатом США с наибольшим количеством голосов в коллегии выборщиков, во многих отношениях стали “калифорнийским десятилетием”.

В пятницу, 2 апреля 1982 г., без предупреждения или объявления войны, крупный аргентинский военно-морской десант напал и оккупировал Фолклендские острова - британскую колонию. (Был также оккупирован остров Южная Джорджия, находящийся на востоке.) Эти острова, известные аргентинцам как Мальвинские острова, были спорной территорией более двух веков (д-р Джонсон опубликовал статью по вопросу, в котором отбросил претензии англичан на собственность). Однако, все жители там были британского происхождения, потомками переселенцев 20-х годов 19 века и, таким образом, являлись местными жителями с правом шести поколений владения землей. Глава тогдашней военной хунты в Аргентине генерал Леопольдо Гальтиери (как оказалось) был иммигрантом из Европы второго поколения - характерная черта, которой он походил на лидера белых в Родезии Яна Смита и на кубинского диктатора Фиделя Кастро. Заявление Аргентины, что для нее это антиколониальная освободительная война, не было убедительным и Совет Безопасности ООН проголосовал 10 против 1 голоса за немедленный вывод аргентинского десанта (резолюция 502). Нападение, однако, застало англичан врасплох, и они не располагали никакими более-менее значительными силами в районе. Министр иностранных дел лорд Каррингтон счел правильным подать в отставку, чтобы искупить провал своего министерства, не предвидевшего агрессию. Маргарет Тэтчер, поддерживаемая своим кабинетом, решила вернуть острова, если возможно, дипломатическим путем, но, если необходимо, и с использованием силы.

Воздействие на Рейгана было поразительным. Фолклендская акция разбудила чувствительность Запада к правилам международного поведения и напомнила Соединенным Штатам об ответственности, которую они несут как ведущая демократия и гарант господства законности. Первые геополитические последствия появились в конце 1983 г. Девятнадцатого октября Морис Бишоп, премьер Гренады - маленького островного государства, расположенного в западной части Индийского океана, члена Британского сообщества, был убит во время левого путча, при поддержке и, вероятно, по плану кубинцев. Через два дня соседние с Гренадой государства: Ямайка, Барбадос, Сент-Винсент, Сент-Луис, Доминиканская республика и Антигуа сообщили о большом кубинском военном присутствии на острове и, опасаясь за безопасность, своих демократических правительств, тайно попросили США о вооруженной интервенции. Рейгана, который уехал на выходные в Джорджию играть гольф, разбудили с этой новостью в воскресенье, в четыре часа утра. После того как комитет начальников штабов сообщил ему, что “спасительная операция” может быть подготовлена за сорок восемь часов, он приказал: “Исполняйте”. Операция подготавливалась в полной секретности, так как опасались, что Куба может послать подкрепление, а также из-за того, что на острове находились восемьсот американских студентов по медицине, которые легко могли превратиться в заложников [117]. В результате получилось неприятное последствие: госпожу Тэтчер не информировали о планах Рейгана, и, поскольку Гренада входит в Британское сообщество, она (и королева) почувствовали себя уязвленными и при этом выразили свое мнение публично, что явилось досадным недоразумением [118]. Это было единственным случаем серьезного непонимания между г-жой Тэтчер и Рейганом за все восемь лет, но позднее, в одном частном разговоре, она призналась, что ошиблась.

Войска США высадились 25 октября, восстановили конституционную власть и начали незамедлительный вывод 2 ноября.

Это заявление, сделанное перед Американской ассоциацией адвокатов, было характерно для резкого стиля президента, особенно нравившегося обыкновенным американцам - это составляло часть его популизма. Лично он рассматривал ливийского полковника Каддафи как наиболее опасного из “коллекции”, потому что “он был не просто варвар, а и гад ползучий” [119]. Как уже отмечалось ранее, 5 апреля 1986 г. в одной часто посещаемой американскими военнослужащими дискотеке в Берлине взорвалась бомба, убившая одного из них, одну турчанку и изранившая двоих. Прослушивание разговоров американскими службами установила несомненную причастность Ливии к инциденту. Тринадцатого апреля Рейган приказал американским бомбардировщикам “Ф-111” атаковать штабы и казармы Каддафи в Триполи. Операция была проведена в ночь с 14 на 15 апреля. Г-жа Тэтчер дала свое разрешение американской военной авиации действовать с их баз в Британии, но Франция и Италия отказались разрешить пересечение их воздушного пространства, заставив тем самым сделать крюк в 1000 миль через Атлантику и Средиземное море. Нападение достигло своей первоначальной цели: с тех пор Каддафи заметно менее явно и активно помогал международному терроризму.

Однако, не менее, важным стало влияние, оказанное программой на планирование советской политики. Рейган быстро узнал от разведывательных служб, что в начале 80-х годов Россия столкнулась с возрастающими экономическими проблемами. Война в Афганистане была непопулярной и дорогостоящей, а снабжая бунтовщиков небольшими легкопереносимыми противовоздушными и противотанковыми установками, Америка имела возможность увеличить и без того высокую для России человеческую и финансовую цену войны. Русская геронтократия, фаланга состарившихся партийных работников и генералов, которые управляли страной после эры Хрущева, также столкнулась с серьезными проблемами в своем руководстве. До начала 80-х годов основой советской внешней и оборонной политики была так называемая “доктрина Брежнева”. В ней утверждалось, что после того, как один раз в какой-либо стране установлен “социалистический режим”, как например, на Кубе или во Вьетнаме, любая угроза такому правительству будет рассматриваться как направленная против жизненных интересов Советского Союза. Была бы пущена в ход доктрина в любом подобном, случае, так и осталось вопросом, но она никогда не подвергалась испытанию, а сам принцип, по-видимому, умер вместе со стариком Брежневым 10 ноября 1982 г. Через два дня его наследником на посту Генерального секретаря партии, а 16 июня 1983 г. и на посту президента, стал Юрий Андропов, пятнадцать лет до этого стоявший во главе КГБ.

Восьмого марта 1983 г. Рейган воспользовался случаем предупредить новое советское руководство о том, КАК он рассматривает его расширившуюся систему, и как собирается противодействовать любому дальнейшему посягательству. В Орландо (Флорида) он произнес речь, ставшую известной как речь о “империи зла”, заявив, что произносит эту речь “и другие ей подобные с предумышленной злостью” (и, несмотря на совет его грозной супруги Нэнси), потому что “хотел напомнить Советам, что мы знаем, чего они добиваются” [124].. Более твердая позиция Белого дома, полностью поддерживаемая правительством г-жи Тэтчер в Лондоне, получила отражение в Москве, где все более возрастала нестабильность советского руководства.

Горбачев занялся укреплением своих позиций, совершая тысячи персональных изменений на всех союзных и региональных уровнях советского режима. Но, по-видимому, он никогда не пользовался тем беспрекословным авторитетом, который даже Брежнев воспринимал как должное. В период 1987-1991 г.г. его недвусмысленные распоряжения все чаще игнорировались или исполнялись неправильно, предпринимались действия без его одобрения или, точнее, без его знания. По стандартам Коммунистической партии Советского Союза он являлся либералом, но отбрасывал саму идею о многопартийной системе в России как “полную глупость”. Он много ездил по стране, произносил много призывных речей, основной темой которых было: “Мы должны все изменить”, но в тоже время добавлял: “Я коммунист”. По-видимому, он верил, что коммунизм может сам себя реформировать изнутри, без отказа от своих основных доктрин и, особенно, от ленинских принципов организации государства и экономики. Но, как мы уже видели, именно ленинская система, а не сталинская надстройка, лежит в основе проблем России. Еще раз 7 ноября Горбачев сказал советским телезрителям: “Мы должны идти все быстрее и быстрее”, без уточнения, куда именно должна двигаться страна. Говорил, что верит во введение рыночной системы, показывая, что уловил или, по крайней мере, почувствовал дух 80-х годов. Но то, что получилось на самом деле, было 1) небольшое увеличение земельных участков, переданных в личное пользование, и 2) еще несколько большая финансовая самостоятельность промышленных предприятий. Первое мероприятие, после которого 5 процентов обрабатываемой земли (мелкими частниками) скоро стало производить 50 процентов продовольствия на рынке, просто привлекло внимание к провалу нетронутых совхозов и колхозов; а второе - уменьшение субсидирования промышленности из центра привело к ускоряющемуся спаду производства. Таким образом, во второй половине 80-х и, особенно, в начале 90-х годов количество и ассортимент товаров, продаваемых в советских магазинах, резко сократились и все большая часть экономики стала функционировать посредством натурального обмена, проходившего через черный рынок не только между людьми, но и между предприятиями.