Конец Холодной войны

Горбачев ввел политику гласности или “открытости”, при которой прессе и, в известной степени, государственному радио и телевидению было разрешено критиковать и требовать отчета у правительства. Он ограничил деятельность КГБ [126]. Были открыты некоторые архивы. Независимо мыслящие советские историки стали более смелыми. Были раскрыты массовые захоронения сталинских времен, о которых начали непрерывно писать, а количество жертв сталинских репрессий непрерывно пересматривалось в сторону увеличения. Бухарин и еще девять человек, осужденных и репрессированных в 1938г., были реабилитированы. Более редкими стали случаи отправки людей в психиатрические больницы и в тюрьмы по политическим причинам.

Историки долгие годы будут спорить, явилась ли стратегия перевооружения и развертывания современных систем оружия в Европе Рейгана-Тэтчер тем, что привело к фундаментальным переменам в советской внешней и оборонной политике, и чем был положен конец холодной войне, поскольку в то же время и СССР предложил выход путем контролированного разоружения [129]. Последующее развитие событий доказало, что эта стратегия подтолкнула Горбачева в том направлении, в котором он уже был склонен двигаться и, в частности, убедить своих сомневавшихся коллег. В период 1986-1987 г.г. все еще существовали реальные сомнения относительно искренности Горбачева и реальности перемен, которые он проводил. Как сказал Генри Киссинджер: “Проверкой будет Афганистан” [130].

Горбачев рассказывал Рейгану, что впервые услышал о советском вторжении по радио, тем самым подчеркивая, что не несет никакой ответственности за него, “да и не был слишком вдохновлен”, добавлял Рейган [131]. Поэтому сообщения о выводе советских войсх и его завершении в срок пришли как добрые вести, рассеявшие опасения западных лидеров, и с этого момента они (и особенно Рейган, его преемник Буш и г-жа Тэтчер) считали Горбачева тем человеком, которого бы они хотели видеть во главе СССР. Для него самого это имело большое значение, так как в 1987 г. его некогда огромная популярность начала неуклонно падать. То, чего, однако, не знали западные лидеры, было решение, принятое в Москве, являвшееся даже более важным в сравнении с решением о выводе из Афганистана: не использовать Советскую Армию (как это уже случалось в 1953 г., 1965 г. и 1968 г.) для спасения разваливающихся режимов в Восточной Европе.

После принятия этого решения события начали развиваться довольно быстро, хотя процесс, который разрушил сталинскую империю из сателлитных государств, не совсем понятен. Большинство восточно-европейских режимов сползало к такому же экономическому кризису, какой в 80-х годах охватил Россию. И причина была подобной: общий провал коллективистской системы и так называемой “командной экономики”. По-видимому, детонатором послужил сбой в работе самого капиталистического мира. Годы роста на Западе, отмеченные “тэтчеризмом” и “рейганомикой” и быстрым развитием мировых финансовых центров, привели к умопомрачительному взлету курса акций и к неизбежному скатыванию по наклонной плоскости. Впервые это почувствовалось 19 октября 1987 г., когда на Нью-йоркской бирже индекс Дау-Джонса упал на 508 пунктов или на 28 процентов за один день. Это не было, как опасались некоторые, повторением “черного четверга” 1929 г., а началом конца длительного периода экономического разрастания, которое естественным образом породило рецессию 1990-1991 г.г. В тот момент оно стало предупреждением многим банкам, что их кредитные линии слишком растянулись. Банки, которые являлись крупными кредиторами восточно-европейских правительств и их организаций, уже были обеспокоены возможностями их должников вернуть кредиты. А после октября 1987 г. они не давали наличных к востоку от линии Одер-Нейссе, а даже усилили давление по поводу выплаты основного долга.и процентов. Это, в свою очередь, привело к внутренним мерам в восточно-европейских государствах, в результате чего количество товаров в магазинах уменьшилось, а цены на них возросли. Общественность начала нервничать, особенно после того, как почувствовала, что “империя зла” - фраза, которая понравилась ее подданным - потеряла желание управлять посредством силы.

Таким образом, 1989 год, в котором левые во всем мире собирались праздновать двухсотлетие Французской революции - начала, как они утверждали, современной радикальной политики, превратился в нечто совершенно противоположное: он действительно стал годом революций, но - против установленного марксистско-ленинского порядка.

Развал социалистического лагеря

В Европе все было иначе. Лидером стала Венгрия, которая еще до этого пыталась ввести рыночные факторы в своей разрушающейся “командной экономике”. Особо ненавистный лидер Янош Кадар в мае 1988 г. был отстранен с поста Генерального секретаря партии; через год - 8 мая, он был снят и с поста Председателя партии. Тем временем Венгерская коммунистическая партия самораспустилась (10 октября 1989 г.) и на ее месте появилась многопартийная система. Более важным, однако, явилось решение Венгрии демонтировать железный занавес, показав этим заразительный пример остальным сателлитам. Второго мая Венгрия начала снимать пограничные заграждения с Австрией, добровольно открывая границу движению между Востоком и Западом. Еще более сенсационным стало ее решение 10 сентября открыть свою границу с Восточной Германией.

Любопытен тот факт, что Чаушеску не был непопулярен на Западе. Его даже ценили за нежелание следовать всевозможным уловкам и поворотам советской внешней и оборонной политики, и за его способность обслуживать и возвращать свои долги, расплачиваясь до последнего гроша за западные товары - политика, которой он мог следовать лишь заставляя большую часть своего народа голодать, давая ему самое необходимое, а остальное отправляя на экспорт[134]. Поддержка Запада испарилась после 1988г., когда стала ясна сущность и размах уничтожения деревни. Более того, эта политика втянула режим в конфликт с многочисленным венгерским меньшинством, а серьезные неприятности начались, когда недовольство вылилось в активное восстание населения, в основном венгерского происхождения, в городе Тимишоаре. Секуритате жестоко ответила на удар и позднее утверждалось, что было найдено массовое захоронение тел 4630 ее жертв [135].

Чаушеску считал себя защищенным от революционных волн, смывших его коллег в других странах. На последнем партийном пленуме в начале декабря его пятичасовая речь прерывалась не менее шестидесяти семи раз вставанием и овациями. Он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы отбыть на запланированный официальный визит в Иран. Но известие, что венгерские волнения распространились даже на столицу, заставили его быстро вернуться. Двадцать первого декабря он обратился с речью к толпе, собравшейся перед президентским дворцом. Как правило, выступления Чаушеску выслушивались жителями Бухареста в полной тишине, а возгласы и аплодисменты передавались в записи по громкоговорителям - все это было частью политического сюрреализма, характерного для этого кошмарного режима. Однако, в этом случае толпа кричала и осыпала его ругательствами, и Чаушеску удалился во дворец вместе со своей разъяренной супругой Еленой, не менее ненавистной, чем он - небольшая наэлектризованная сцена, заснятая видеокамерой. На следующий день он был вынужден бежать из дворца, воспользовавшись вертолетом. То, что случилось позднее, окутано тайной. Его планы скрыться в одном из укреплений Секуритате очевидно провалились. По-видимому, его оставили самые близкие коллеги, которые рассматривали его личную непопулярность как угрозу их собственной жизни - одним из них был его будущий преемник Ион Илиеску. Во всяком случае, Кондукатор, как он сам себя называл, был схвачен вместе с Еленой, На Рождество военный трибунал приговорил их обоих по обвинению в “преступлении против народа” - геноциде и убийстве 60 000 мужчин, женщин и детей - к смерти, и они были сразу же расстреляны репрессивным взводом. Эти события так же были засняты видеокамерой.

То, что последовало, не было удовлетворительным с точки зрения демократии. Перемены в Румынии, так же, как и в Болгарии, оказались сменой личностей, а не режимов. В обеих странах старая коммунистичекая номенклатура держалась за полицейскую военную власть. Она изменила названия своих должностей и партий, вернула себе контроль над радиовещанием, телевидением и газетами, и в 1990 г. инсценировала “выборы”, которые удержали ее у власти. В обеих странах осталось много незавершенной работы. Почти то же самое можно сказать об Албании - самом сталинистском из всех восточно-европейских режимов, где серьезные беспорядки начались в начале 1991 г., а также о Югославии, где непопулярность федерального коммунистического режима усложнялась региональным делением. Как мы уже отмечали, тлеющие межэтнические напряжения в этом союзе южных славян осуждались еще в 20-е годы его архитектором профессором Сетоном-Уотсоном. Со смертью маршала Тито в 1984 г. исчезла единственная, фигура, внушавшая уважение или хотя бы страх, и в конце 80-х и начале 90-х годов страна медленно погрузилась в банкротство и хаос. Лоном югославского коммунизма осталась Сербия, под контролем которой находилось 70 процентов федеральной армии. Но в 1990 г. и Словения, и Хорватия, две из наиболее развитых республик Югославии, выбрали некоммунистические правительства, и к лету 1990г. ситуация начала склоняться к гражданской войне или к развалу государства. В Восточной Германии, Польше, Чехословакии и Венгрии изменения были фундаментальными и окончательными, и к середине 1991 г. демократия, по-видимому, окончательно установилась в этих четырех странах. В сущности, одна из них - Восточная Германия, перестала существовать после того, как последние остатки союзнической оккупации исчезли из Берлина, и с согласия России, Соединенных Штатов, Франции и Британии немцы объединились. В октябре 1990 г. были проведены выборы в ландтаги, а в декабре - федеральные выборы, на которых первым канцлером объединенной Федеративной республики Германии был утвержден лидер христианских демократов Гельмут Коль. Объединение не обошлось без серьезных экономических последствий, потому что, вопреки совету шефа западногерманского Бундесбанка, Карла Отто Поля, оно сопровождалось финансовым соглашением, которое приравнивало восточную и западную марки. Так как восточно-германская промышленность была гротескно неэффективной и страдала от недостатка капиталовложений, предсказуемым результатом стал крах многих восточно-германских фирм, стремительный рост безработицы до 25 процентов населения, вновь массовые демонстрации, особенно в Лейпциге, на этот раз против методов капиталистической системы [137]. С другой стороны, Восточная Германия, которая теперь была частью Федеративной республики, стала также частью Европейского сообщества и немногие сомневались, что в скором времени бывшие восточные немцы будут поглощены системой сообщества и заживут богато, как все остальные.

Но если пруссакам и саксонцам было позволено по праву стать частью ЕЭС, то можно ли отказать в этом другим историческим народам Европы: полякам, венграм, чехам и словакам, а даже словенцам и хорватам, если им удастся вырваться из объятий сербского Белграда? Эта проблема встала перед Сообществом в начале 1990 г. Никто не сомневался в том, что эти восточно-европейские народы выбрали путь отказа от коммунизма, и перешли к рынку. На богатых членов ЕЭС легла большая ответственность финансирования дорогостоящего переходного периода. Инфраструктуры, транспортные системы, отрасли промышленности и образовательные системы этих государств были неадекватными и в плачевном состоянии, и чем тщательнее их анализировали, тем дороже получалась цена их превращения в конкурентоспособные относительно Западной Европы. Расходы достигли бы сотен, может быть тысяч миллионов долларов и становилось очевидным, что они должны быть распределены на многие годы. Кроме того, существовали долги. Многие из западных банков уже подготовились рассматривать эти долги, как невозвратимые, и в 1990 г. правительство Соединенных Штатов простило Польше все ее займы. Но как быть с крайне необходимым будущим финансированием?

Вопрос касался всей долгосрочной стратегии Сообщества. В качестве зоны свободной торговли оно функционировало исключительно хорошо, и к концу 80-х годов все его члены приняли законы для завершения процесса отмены пошлин в 1992 г., чтобы создать так называемый “единый рынок” (со специальными переходными условиями для некоторых стран). Открытыми остались два серьезных вопроса. Первый касался внешних барьеров. Станет ли ЕЭС внешне ориентированной группировкой, с низкими таможенными тарифами, стимулирующими процесс, начавшийся в конце 40-х годов с принятием Генерального соглашения о пошлинах и торговле (ГАТТ), конечной целью которого было создание общего мирового рынка? Или наоборот - обращенной внутрь, с высокой стеной пошлин против внешнего мира? Сам вопрос связан с будущим субсидирования сельского хозяйства, представляющим собой часть Общей сельскохозяйственной политики, которая в конце 80-х годов медленно разрушалась. Мировые лидеры в области экспорта сельскохозяйственной продукции, особенно. Соединенные Штаты, Канада и Австралия обвиняли ЕЭС в чрезмерном протекционизме и в поведении, которое может разрушить всю структуру ГАТТ. В 1990 г. была созвана конференция для разрешения спора, но она не только не решила его, а напротив, закончилась ссорой.

Второй вопрос касался способа, которым должно было развиваться ЕЭС. Теперь, когда создан единый рынок, некоторым членам, особенно французам под предводительством социалиста, президента Европейской комиссии Жака Делора, хотелось быстрого образования финансового, экономического и политического союза, включавшего в первую очередь общую валюту и Центральный банк сообщества. Англичане, особенно пока их делами руководила Маргарет Тэтчер, утверждали, что общая валюта либо вытеснит национальные валюты, либо станет провалом, и что не проделана достаточная подготовительная работа по способу ее функционирования или по вопросу, какой властью будет обладать Центральный банк. Если общая валюта вытеснит национальные, и ею будет управлять Центральный банк, тогда национальные парламенты потеряют огромную часть своего суверенитета и придется перейти к политическому союзу, несмотря на то, готово ли к этому общественное мнение или нет. В Британии оно не было готово, и существовало веское подозрение, что это относится и к Франции и Германии, что бы ни говорили их лидеры публично. Не все британские политики были согласны с г-жой Тэтчер, и ее враждебное отношение к грядущему европейскому союзу стало одной из причин ее отстранения от власти в ноябре 1990 г. С другой стороны, германский энтузиазм по поводу общей валюты, который был силен в период 1989-1990 г.г., заметно сник после эксперимента по сочетанию восточной и западной марок, показавшего, сколь трудным является процесс приведения валют в удовлетворительное соответствие; в 1991 г., незадолго до своего ухода, Поль сдвинулся ближе к британской позиции. Существовала еще и школа, которая утверждала, что вместо того, чтобы концентрировать свои усилия на вертикальном развитии, т.е. объединении экономических и политических систем существующих членов и усилении Сообщества, оно должно расширяться горизонтально и посвятить свои ресурсы и энергию приобщению новоосвобожденных государств Восточной Европы.

Кроме того, оставался нерешенным вопрос с Россией. Была ли она частью Европы и, следовательно, будущим кандидатом в члены ЕЭС, или нет? Горбачев постоянно повторял, что Россия является европейской страной. Сам де Голль, говорил об “Европе от Атлантики до Урала”. Он также подчеркивал в начале 60-х годов (до того, как Британия вошла в ЕЭС), что сообщество является не экономической или политической, а скорее культурной концепцией. Он говорил о “Европе Данте, Гете и Шатобриана”. После вступления Британии справедливо было добавить “и Шекспира”. Но если Европа - культурная федерация, то тогда не только было бы ошибочным исключать страны давшие миру Листа, Шопена, Дворжака и Кафку, но и неприемлемо отрицать в долгосрочном плане родину Толстого и Тургенева, Чехова, Чайковского и Стравинского. Это бесспорно вопрос, который Сообщество должно разрешить если не в 90-х годах, то еще в первые десятилетия двадцать первого века.

СССР. Внутренние проблемы

Между тем, в России увеличивались внутренние проблемы. Союз Советских Социалистических республик существовал только на бумаге, вся реальная власть в нем находилась в руках великороссов из Москвы. Короче говоря, он был тем, чем его назвал Рейган - империей, хотя в конце 80-х годов зло значительно уменьшилось. Однако, после того, как империя стала менее злой, а ее подданные испытывали меньше страха от своих господ, конституция СССР начала превращаться из умозрительной конструкции в реальность. В то время, как неудачные попытки Горбачева ввести рыночную экономику породили еще более серьезные экономические проблемы, исчезновение страха привело к нарастающим региональным проблемам. Обе стороны были, разумеется, связаны. Чем меньше центр был способен наполнить магазины, тем больше регионы желали взять свои дела в собственные руки. Проще всего было справиться с центрально-азиатскими-республиками, управляемыми по сути КГБ. Но с 1989 г. три прибалтийские республики: Эстония, Латвия и Литва, начали кампанию не просто за большую автономию, а за окончательную независимость, такую, которую они имели с 1918г. по 1940 г., пока не стали жертвами Сталина в соответствии с Советско-нацистским пактом 1939 г. и его тайными протоколами. В марте 1991 г. во всех трех республиках были проведены референдумы, на которых требование независимости было подтверждено преобладавшим большинством, включительно и большей частью русскоговорящего меньшинства. Грузия также хотела независимости. На Украине - самой большой и богатой из республик, за исключением самой России, также существовало подобное стремление к автономии, хотя все еще и не к окончательной независимости. На юге Кавказа христиане-армяне и мусульмане-азербайджанцы вели серьезные сражения, и пришлось отправить большие части советских войск для разделения воюющих сторон.

Региональные проблемы Горбачева, усложнились поведением самой России (противостоящей СССР - “центру”) с ее 150-миллионным населением, с огромной территорией, включающей всю Сибирь, и с ее природными богатствами. Все сателлиты СССР и все его республики постоянно жаловались, что являются жертвами русской эксплуатации. А горячим убеждением самих русских было то, что они служат дойной коровой, как для сателлитов, так и для республик: “Мы, бедные русские, расплачиваемся за все - говорили они”. Истина, разумеется, состояла в том, что и русские, и республики, и сателлиты были в одинаковой степени жертвами безнадежно неэффективной системы. Если кто-либо и был эксплуататором, то это номенклатура - привилегированная каста функционеров коммунистической партии и высших военных, которые существовали в каждой стране. Вероятно, самой фундаментальной ошибкой Горбачева было то, что он не уничтожил эту касту и ее привилегии еще в самом начале; тогда бы все те, кто был облечен властью, столкнувшись лицом к лицу с реальностью недоимков, приняли бы неизбежность устранения самого ленинизма. Но он оставил привилегии нетронутыми, и в СССР продолжали существовать две нации: управляющий класс и “массы”, так же, как в античном обществе. Семья Горбачева пользовалась привилегиями в той же степени, как и все остальные. Во время встречи на высшем уровне Горбачева и Рейгана, состоявшейся в Вашингтоне в декабре 1987 г., госпожа Раиса Горбачева делала покупки в Нью-Йорке с золотой кредитной картой “Америкэн Экспресс”, обладание которой в России считалось незаконным и каралось длительным тюремным заключением. Но она стояла над законом - супруга номенклатуры.

Вот почему не было неожиданностью, что после падения популярности Горбачева, его место в чувствах людей занял Борис Ельцин - высокопоставленный партийный функционер, добровольно отказавшийся от привилегий для себя и своей семьи, которые предоставлял ему его партийный ранг. Бывший шеф московской партийной организации, он был изгнан Горбачевым за публичные заявления о том, что реформы не идут достаточно быстро, и что они не достаточно всеобъемлющи. Затем он принял участие в первых демократических выборах на Съезд народных депутатов, которые проводились 28 марта 1989 г., и получил 90 процентов из 7 миллионов голосов в Московском избирательном районе. Впоследствии, несмотря на многочисленные враждебные маневры Горбачева и его подручных, Ельцин был избран президентом (т.е. главой правительства) Российской республики - самой большой в СССР.

Таким образом, были созданы все условия для конституционного кризиса, который, так же, как и в Югославии, содержал в себе нюансы путча и даже гражданской войны.

Ельцин, как и Горбачев, имел своих оппонентов. Но Ельцин был популярен, чего нельзя сказать о Горбачеве (кроме как за границей). Также, Ельцин был выбран народом, тогда как Горбачев был президентом только по милости партийной клики. Ельцин стоял за регионализм, а Горбачев - за “центр”. Когда в марте 1991 г. Горбачев провел всесоюзный референдум, на котором советским гражданам был задан вопрос, хотят ли они сохранения СССР, некоторые республики, в том числе и три прибалтийских государства, вообще отказались участвовать; другие, включительно Россия и Украина, задали дополнительные вопросы, которые “центр” не формулировал. Россию Ельцина спросили: желает ли она, чтобы президентов республик выбирали всеобщим голосованием? И Горбачев, и Ельцин получили ответ, который им хотелось услышать, или по крайней мере говорили, что хотели услышать. Таким образом, это упражнение в демократии не решило ничего. В июне 1991 г. Ельцин усилил свои позиции, став первым русским президентом, выбранным путем прямого голосования, получив почти 60 процентов голосов.

В то же время начали неуловимо развиваться два процесса, по-видимому, находившиеся вне контроля и Горбачева и Ельцина.

Война в Заливе

Однако, по счастливой случайности этот агрессивный акт совпал с международной встречей 9 Аспене (Колорадо), на которой присутствовала. н Маргарет Тэтчер. Таким образом, она имела возможность незамедлительно встретиться с президентом Бушем. Они договорились о совместном англо-американсхом подходе, который остался неизменным в последовавшие затем неспокойные месяцы дипломатических усилий и военных приготовлений и во время самих военных действий. Фактически, никогда после Второй мировой войны “специальные взаимоотношения” между англо-саксонскими силами (как их ехидно называл де Голль) не функционировали так успешно.

Главной заботой союзников было не допустить возможности нападения Саддама на Саудовскую Аравию и его продвижения на юг, с целью захвата всех богатых нефтью государств Залива. Предполагалось, что с такими ресурсами Ирак будет в состоянии не только получить ядерное оружие, но и средства его доставки на большие расстояния, угрожая тем самым Европе (и возможно даже Соединенным Штатам), а так же Израилю и другим ближневосточным государствам. Иыенно в этот, момент были получены солидные дивиденды от нового чувства уверенности в себе цивилизованных западных сил, приобретенного в ходе событий в 80-е годы, между которыми были успешные действия в Фолклендской кампании, освобождение Гренады, рейд на Ливию и интервенция в Панаме. С самого начала Джордж Буш и Маргарет Тэтчер решили не только защитить Саудовскую Аравию, но и, во что бы то ни стало, освободить Кувейт. Более того, они договорились на каждом этапе действовать, опираясь на полную поддержку Совета Безопасности ООН и в соответствии с его резолюциями, создать на возможно самой широкой основе международный вооруженный контингент, в который включить и арабские государства.

Все это дипломатическо-военное мероприятие могло бы провалиться среди сомнений и разногласий, если бы сама операция под кодовым названием “Буря в пустыне”, оказалась продолжительной и дорогостоящей акцией. Поддержка общественного мнения, особенно в Соединенных Штатах, могла улетучиться, а арабская часть коалиции распалась бы, если бы Саддам сумел добиться какого-либо более-менее заметного успеха. В сущности, он пытался подорвать поддержку коалиции со стороны арабских правительств, проводя многочисленные ракетные атаки против израильских городов, которые причинили жертвы среди гражданского населения. Он надеялся вызвать военный отпор Израиля, чтобы получить возможность представить египетское, саудовское и сирийское правительства де-факто союзниками Израиля. Но Израиль мудро воздержался, подкрепленный скорыми поставками американских противоракетных систем “Пэтриот”, которые оказались исключительно эффективными; таким образом, иракская тактика провалилась. Сама операция “Буря в пустыне” была внимательно спланирована и проведена с блестящим успехом. Руководя одной из самых сложных международных кампаний в истории, включавшей действия военно-мор- ских, сухопутных и военно-воздушных сил, главнокомандующий генерал Норман Шварцкопф зарекомендовал себя не только отличным военачальником, но и продемонстрировал понимание телевизионного и общественного аспекта операции. В сущности, на своих регулярных брифингах он показал себя перед камерами настоящим актером. Его краткое изложение стратегии союзников после завершения кампании, моментально превратилось в телевизионную классику - так выглядел бы герцог Веллингтонский, если бы описывал битву при Ватерлоо на следующий день после ее завершения.

Нарушение экологии планеты

Эти варварские события усилили опасения, что человечество в своем желании достичь высокого жизненного стандарта, эксплуатируя природные ресурсы Земли, непоправимо уничтожает планету. Экологические опасения 80-х и начала 90-х годов в некоторых отношениях похожи на панику 70-х годов, когда в мире была поднята тревога, что основные природные ресурсы на исходе. Оба случая характеризовались эмоциональностью под маской науки, большим преувеличением и опрометчивым (даже нечестным) использованием статистики. Несмотря на это, в некоторых из наиболее широко опубликованных тревожных предупреждений содержалась доля истины. Например, высказывается оправданная озабоченность быстрым уничтожением тропических джунглей в коммерческих целях, особенно, в Бразилии. По подсчетам, до того, как человек начал серьезную вырубку в двадцатом веке, площадь джунглей составляла около 1,6 млрд. гектар. К 1987г. их площадь уменьшилась до 1,1 млрд. гектар, а около 80 000 квадратных километров - площадь равная Австрии, теряется каждый год. В результате - эрозия почвы, наводнения, засуха и осязаемое влияние на атмосферу Земли. Еще один излюбленный пункт экологов, который вероятно не касается большинства людей, - это исчезновение некоторых видов насекомых, причиненное вырубкой лесов. В 80-е годы в тропических джунглях обитало около 30 миллионов видов насекомых; каждый час уничтожается шесть видов и к концу века от 10 до. 30 процентов всех земных видов исчезнет [ 144].

Все-таки, если использование промышленной техники, такой, как например, огромные машины, терзающие бразильские джунгли, может нанести ущерб Земле, то современная технология, включительно и сложные системы наблюдения, могут помочь ее сохранить, сообщая нам, что именно происходит, и где мы ошибаемся. Во всяком случае, нельзя остановить движение науки и ее прикладных аспектов вперед, которое в двадцатом веке продолжается с непрерывно ускоряющимися темпами, способствуя варварским действиям человека, но и смягчая их самые тяжелые последствия. Победа в войне в Заливе, достигнутая самыми современными видами оружия, которые свели к минимуму количество жертв (хотя бы со стороны союзников), стала образцом и указателем будущего.

В чисто физических терминах точные науки исполнили все обещания, которые дали в двадцатом веке. В современности, на ее ранних этапах, доминировала физика, особенно ядерная и астрофизика. Физики привели человечество к краю пропасти, но остановили его и дали туда заглянуть. Может быть, после кажущейся неизбежности двух мировых войн, именно создание ядерного оружия стало тем предостерегающим подарком, который предотвратил третье столкновение между великими державами, и привел нас в начале 90-х годов к самому длительному периоду всеобщего мира в истории. Конец холодной войны и частичное улучшение отношений между двумя ведущими термоядерными силами предполагает, что они предпримут совместные шаги для предотвращения распространения такого оружия в государствах, достаточно безрассудных, чтобы пустить его в действие. В этом смысле, по-видимому, физика сыграла важную политическую роль во второй половине нашего века.

“Общественные науки”

Но в 60-е годы физика, кажется, подошла к концу своего господства. Во всяком случае, она не смогла дать ответ на вопрос, который люди все чаще задают себе: что случилось с гуманностью. Почему перечеркнуто Обещание девятнадцатого века? Почему большая часть двадцатого века превратилась в век ужаса или, как сказали бы некоторые, зла? Общественные науки, которые считали эти вопросы своей вотчиной, не смогли дать ответа. И это не удивительно - они сами были частью (причем особо важной частью) проблемы. Политэкономия, социология, психология и другие неточные науки, которые едва ли являются науками в свете современного опыта, создали смертоносную колесницу социальной инженерии, раздавившей столько человеческих жизней и уничтожившей так много богатств. Трагедия состоит в том, что общественные науки начали впадать в немилость только в 70-е годы, после того как успели воспользоваться манной небесной высшего образования. Следовательно, влияние заблуждения, распространенного общественными науками, будет чувствоваться вплоть до конца века.

Действительно, в начале 90-х годов ученые, занимающиеся общественными науками в западных университетах, включая некоторых с высокой, хотя и убывающей репутацией, все еще пытались практиковать социальную инженерию. Например, в Оксфорде (и в меньшей степени в Кембридже) некоторые преподаватели проводили политику дискриминации при приеме: девушкам и юношам с высокими результатами, но из частных школ, предпочитали не столь успевающих кандидатов из государственных школ [146]. Цель - чисто социальная и неакадемическая - желание исправить предполагаемое “социальное и финансовое неравенство” среди населения. Однако, последствием было просто снижение стандартов.

Сами стандарты тоже попали под прицел. Один высокопоставленный академический преподаватель в Пенсильванском университете - противник всей идеи иерархии и заслуг в литературе и искусстве, писал, что попытка оценить различия между работами Виржинии Вульф и Пёрл Бак “не отличается от выбора между хот-догом (булочка с сосиской) и пиццей”.

Он публично заявлял, что “посвятил свою карьеру наступлению дня, когда эти стандарты исчезнут”. Факт, что в 1992 г. его избрали президентом Американской ассоциации современных языков, показал силу так называемых деконструктивистов в академических кругах [147]. Но если, как утверждают деконструктивисты, “иерархические” системы оценок, но которым изучение пьес Шекспира предпочтительнее чтения комиксов, являются источником социального зла, то в чем же смысл существования университетов, традиционная цель которых заключается в стремлении к совершенству?

Некоторые университеты недавно утверждали, что предназначением университетских городков является исправление социальной несправедливости. В Гарварде, Йеле, Станфорде и других местах социальная инженерия работала различными способами. В то время как было очень трудно исключить студентов за организацию насильственных демонстраций во имя утверждения идей, или даже за отсутствие какой-либо академической работы, сравнительно легко было изгнать их по сокращенной процедуре за нарушение кодекса либеральной цензуры - за использование слов, инкриминированных организованными группами влияния. В колледже Смит, некогда одного из лучших в мире женских колледжей, среди запрещенных проступков находились не только расизм, сексизм, “эйджизм”, гетеросексизм, и другие точно определенные общественные пороки, но и “лукизм”, который якобы, “угнетает” некрасивых людей, так как “устанавливает стандарты храсоты и привлекательности”. Один нештатный преподаватель в Гарвардском юридическом факультете, (некогда лучший юридический факультет в мире) совершил особо отвратительное преступление - “сексизм”, процитировав известную строку из Байрона: “Шепча: я не отдамся - отдалась”.

В 1991 г. было сообщено, что в Станфорде работают над изготовлением “кодекса языка”, в котором такие слова как “girls” (девочки) и “ladies” (дамы) запрещались, как “сексистские”; вместо “девочка” необходимо было использовать слово “pre-woman”, .хотя и по этому вопросу существовали разногласия, так как некоторые феминистские группы настаивали на том, чтобы слово “woman” писалось как “womyn”, а другие - “wimman” [148].

Знаменательно, что так же, как и в марксистских странах, где социальная инженерия шла рука об руку с самой отъявленной финансовой коррупцией, та же связь наблюдалась и в “прогрессивных” американских университетах. В начале 1991 г. Комитет по энергетике и торговле при Палате представителей под председательством Джона Дингеля начал энергичные расследования использования отпущенных федеральным правительством 9.2 млрд. долларов ежегодно университетам в форме договоров для исследовательской работы. Он обнаружил, что в Станфорде, который за последние десять лет получил 1,8 млрд. долларов, около 200 млн. истрачено на неоправданные расходы, главным образом на повышение жизненного стандарта академического персонала, начиная от президента и ниже [149]. Такие скандалы внесли свой вклад в усугубление начавшегося в начале 90-х годов процесса снижения общественной репутации университетов вообще и общественных наук в частности.

Развитие технологий

В середине девятнадцатого века теория эволюции Чарльза Дарвина впервые предложила научный принцип систематизации для объяснения, почему растения и животные развили присущие им признаки. Эта теория не являлась дедуктивной системой, позволяющей предвидеть будущее развитие или, по крайней мере, восстанавливать прошлое. В этом смысле она отличалась от законов Ньютона и от их эйнштейновской модификации. Сам Дарвин всегда подчеркивал ограниченность характера своего открытия, не оставляя надежд тем, кто хотел бы развить свои честолюбивые проекты на их основе. Вот почему он не поддерживал теорий “социал-дарвинизма”, которые окончились холокостом Гитлера, и, таким же образом, отбрасывал попытки Маркса приспособить дарвинизм для собственных теорий социального детерминизма, которые, в конце концов, привели к массовым убийствам режимов Сталина, Мао Цзэ-дуна и Пол Пота. Однако, во второй половине двадцатого века наконец-то появились признаки единой теории, вышедшей из лабораторий и охватившей оба края спектра.

После того, как ДНК была исследована, для огромных ресурсов современной промышленной химии не представляло проблемы разработать целый диапазон продуктов для непосредственного употребления. Процесс массового производства и продажи начался после того, как Верховный суд США в июне 1980 г. историческим решением защитил патентование искусственных организмов. Предыдущие страхи по поводу “чудовищных вирусов-Франкенштейнов”, секретно разработанных и затем “сбежавших” из лаборатории, быстро испарились. В Америке, где была сосредоточена генная инженерия, рестриктивное законодательство в отношении исследований ДНК в сентябре 1981 г. было заменено добровольным кодексом [153]. В конце 70-х годов генной инженерией занималось менее двух десятков фирм. В начале 90-х годов их уже .насчитывалось несколько тысяч. Со своими многочисленными непосредственными приложениями в производстве растительных и животных продуктов, в энергетике и, особенно, в медицине и фармакологии, новая промышленная биология обещает. стать самой динамичной отраслью в последние годы века.

В 1975 г. гарвардский ученый Эдуард Вильсон обобщил два десятилетия специализированной исследовательской работы в своей книге “Социобиология: Новый синтез” [154]. Его собственная работа была связана с насекомыми, но он привлек огромное количество подробных эмпирических исследований для подкрепления своего тезиса о том, что пришло время для общей теории - аналогичной законам Ньютона или Эйнштейна. Эта книга вместе с другими работами привлекла внимание к биологическому процессу самосовершенствования, который не останавливается ни на миг и является жизненноважным элементом человеческого прогресса. В них предлагается изучать процесс с помощью эмпирического подхода, а не с помощью метафизики и, используя методологию (блестяще описанную Карпом Поппером), при которой теория узко специфична и подлежит проверке эмпирическими данными, в отличие от всеобъемлющих, непроверяемых и приспосабливающихся теорий, предложенных Марксом, Фрейдом, Леви-Строссом, Лаканом, Бартом и другими “пророками”.

В последнее десятилетие века стало ясно, что Александр Поуп был прав, говоря: “Человечество можно понять, только изучая самого человека” [155]. Да, человек как социальное существо очевидно нуждается в радикальном улучшении. Действительно, он способен творить научные и технические “чудеса” во все большем масштабе. Возможность синтеза новых веществ еще больше ускорила революцию в коммуникациях и электронике, начавшуюся в 70-е годы и набравшую скорость в 80-е и 90-е годы. С увеличением числа электронных элементов, которые могли быть помещены на единицу площади печатных схем, стоимость калькуляторов и компьютеров упала, а их возможности возросли. Первый действительно карманный калькулятор, над которым человечество работало со времен Паскаля в середине семнадцатого века, был произведен Клайвом Синклером в 1972 г. и стоил 100 фунтов стерлингов. В 1982 г. гораздо более мощная модель стоила 7 фунтов. Появление кремниевого микрочипа привело к разработке микропроцессоров. Если раньше сложные электронные устройства проектировали специально для каждого конкретного случая, то михропроцессор имел универсальное предназначение и мог производиться дешево и в больших количествах. Позднее, в декабре 1986 г. появились высокотемпературные сверхпроводники - материалы, которые при низких температурах полностью теряют свое электрическое сопротивление. Эти и другие новые материалы и процессы не только продвинули вперед фронт высоких технологий, сделав, таким образом, возможными и обычными в 80-е и начале 90-х годов исследования дальнего Космоса, современную лазерную хирургию и разрушительные военные технологии, использованные в войне в Заливе, но и привели к массовому производству дешевых приборов, которые вошли в жизнь и работу сотен миллионов простых людей. Видеомагнитофоны и компакт-дисковые устройства изменили массовые развлечения. Переносные и автомобильные телефоны придали новое, часто непривлекательное измерение процессу работы. Конвенциональные телефонные кабели были заменены волоконно-оптическими, через которые по одной электронной цепи одновременно могут передаваться в виде световых импульсов тысячи телефонных сигналов и десятки телевизионных каналов. В то время, как правительства и компании получили возможность совершать феноменальные вычисления за микросекунды, благодаря характеристикам специализированных компьютеров, в передовых странах текстовые процессоры преобразовали канцелярскую деятельность и стали использоваться все большим числом людей, среди которых и скромные историки мира. Машины, подчас неимоверно сложные, все больше входили в повседневный обиход и часто господствовали в жизни масс.

Несмотря на это, в начале 90-х годов от голода умирало столько же людей, сколько и раньше в человеческой истории. Более того, некоторые изобретения, созданные для увеличения благоденствия людей, в итоге, только его уменьшили. На Западе распространение самых различных форм контрацептивов и доступность абортов по желанию принесли состояния фармацевтическим фирмам и клиникам, но не уменьшили значительно число нежеланных детей в этом гедонистском и беззаботном обществе. Одним из поразительных и нежелательных явлений в 70-е и еще более в 80-е годы стало увеличение эвфемистически называемых “семей с одним родителем”, в большинстве случаев с матерью- одиночкой, обыкновенно зависящей от социальной помощи, чтобы поставить своих детей на ноги. Эти обездоленные дети были плодом промискуитета и разводов по взаимному согласию. Количество внебрачных детей в обществах, которые сами себя называют передовыми, росло в 80-е годы с удивительной скоростью. К весне 1991 г. один из каждых четырех новорожденных в Британии был незаконным, а в некоторых частях Вашингтона - столицы самого богатого государства на земле, соотношение достигало 90 процентов. Нет смысла доказывать, что семья с одним родителем и внебрачными детьми является ни чем иным, как одним из наиболее печальных социальных зол, разрушительным для личностей, которых это касается, и вредным для общества в целом, приводящим во многих случаях к нищете и преступлениям. Преступность повсеместно возросла, подпитываемая возрастающим злоупотреблением алкоголем и наркотиками. Распространение наркомании, по-видимому, нашло подходящую почву как в роскоши, так и в нищете. Подсчитано, что в конце 80-х годов в Соединенных Штатах наркомания стоила ее жертвам 110 млрд. долларов ежегодно. Шестого сентября 1989 г. президент Буш объявил, что до 2000 г. запланировано наполовину уменьшить злоупотребление наркотиками в Соединенных Штатах, израсходовав на это 7,86 млрд. долларов из федеральных фондов. Лишь немногие выразили уверенность в успехе проекта.

Недоверие к роли государства

Нечеловеческая злоба государства опережала темпы роста его размеров и расточительства. Впадение государства в немилость в начале 90-х годов нашего века, по-видимому, дискредитировало и его агентов - политических активистов, чье феноменально увеличивающееся количество и власть стали одними из наиболее существенных и пагубных человеческих явлений современности. Жан Жак Руссо был тем, кто первый объявил, что политические процессы могут сделать человека лучше, и что инструментом изменения, создателем, так называемого “нового человека”, станет государство и самозваные благодетели, которые будут управлять им для всеобщего блага. В двадцатом леке его теория наконец-то была проверена на практике в огромных масштабах и испытана на прочность.

Как мы отмечали, к 1900 г. политика уже вытесняла религию как основную форму фанатичной веры. Для архетипичных представителей нового класса, таких как Ленин, Гитлер и Мао Цзэ-дун, политика, которую они представляли себе как перекройку общества с благородными целями, стала единственной законной формой моральной активности, единственным надежным средством улучшения человечества. Этот взгляд, который в более ранние века показался бы фантастикой или даже сумасшествием, стал в некоторой степени ортодоксальным повсеместно: в более слабом виде на Западе, и в особо опасной форме в коммунистических странах и в большей части Третьего мира. На демократическом конце спектра политический фанатизм предлагал Нью-Дилы, Великие общества и социальные государства; на тоталитарном конце - культурные революции; но всегда и всюду - Планы. Эти фанатики проходили, маршируя через десятилетия и полушария - шарлатаны, харизматические и экзальтированные личности, мирские святые, массовые .убийцы, объединенные верой, что политика является лекарством от всех людских болезней: Сунь Ятсен и Ататюрк, Сталин и Муссолини, Хрущев, Хо Ши Мин, Пол Пот, Кастро, Неру, У Ну и Сукарно, Перон и Альенде, Нкрума и Ньерере, Насер, шах Пехлеви, Каддафи и Саддам Хусейн, Хонекер и Чаушеску. С наступлением 90-х годов весь этот новый управляющий класс лишился уверенности в себе и быстро начал терять почву под ногами и власть во многих частях мира. Большинство из них, и живые и мертвые, прокляты в своих собственных странах; их гротесковые статуи обезглавлены или обезображены, подобно оскаленной голове Озимандиаса Шелли (Герой одноименного сонета П.Б.Шелли, символ зла).

Можно ли надеяться, что подобно предыдущему веку - “веку религии”, и “век политики” уходит в прошлое?

Бесспорно, к последнему десятилетию века некоторые его уроки были усвоены. Но все еще не ясно, преодолено ли при этом основное зло, сделавшее возможным эти катастрофические ошибки н трагедии, а именно: рост морального релятивизма, снижение личной ответственности, отказ от иудейско-христианских ценностей и, не в последнюю очередь, высокомерная вера в то, что люди могут разрешить все тайны Вселенной лишь с помощью собственного интеллекта. От этого зависят шансы двадцать первого века стать, в отличие от двадцатого, веком надежды человечества.