Идея о том, что Германия должна выплатить компенсацию еврейскому народу за материальный ущерб, причиненный ему в годы Катастрофы, появилась еще в разгар второй мировой войны. Эту идею выдвинули частные лица, виднейшим из которых был Шалом Родель-Адлер, бывший в то время директором Британского фонда помощи беженцам из Германии. 10 октября 1939 г., почти сразу после начала второй мировой войны, Родель - Адлер подготовил меморандум, включавший в себя подробные практические предложения по сбору информации, относящейся к претензиям евреев на получение денежной компенсации от Германии. Этот меморандум был передан различным еврейским деятелям, но единственным, кто согласился с изложенными в нем принципами, был президент Всемирной сионистской организации Хаим Вейцман, который пригласил Роделя-Адлера встретиться с ним для обсуждения этого вопроса.

В конце 1943 года этот вопрос был поднят на заседании правления Еврейского агентства в рамках деятельности специальной комиссии по планированию, созданной с целью определения перспектив сионистской деятельности в послевоенный период. Давид Бен-Гурион, бывший тогда председателем Еврейского агентства, потребовал, чтобы именно оно стало единственной организацией, представляющей весь еврейский народ на переговорах о компенсациях. Совершенно иную точку зрения высказал на этом заседании Нахум Гольдман, руководитель “Всемирного еврейского конгресса”. Гольдман оспаривал право Еврейского агентства представлять еврейство диаспоры, утверждая, что эту миссию должен выполнять именно Всемирный еврейский конгресс. “У убитых евреев нет наследников, – говорил Гольдман, – и поэтому их имущество должен наследовать весь еврейский народ” [3].

20 сентября 1945 г., сразу после окончания войны, президент “Всемирной сионистской организации” Хаим Вейцман обратился к правительствам стран-союзниц с меморандумом, содержащим обобщенное требование о выплате компенсаций. В этом меморандуме, поданном от имени правления Еврейского агентства, утверждалось, что в результате массового уничтожения нацистами евреев значительная часть их имущества, разграбленного во время Катастрофы, осталась без владельцев, и поэтому оно принадлежит жертве этого преступления, – то есть всему еврейскому народу, представителем которого и является Еврейское агентство. Далее в своем письме Вейцман объяснил, что хотя в соответствии с существующим законодательством только государства имеют право на получение и распределение подобных компенсаций, учитывая беспрецедентный характер нацистских преступлений следует принять особые требования, предъявленные еврейским народом, не имевшим на тот момент своего государства. В то время обращение Вейцмана осталось без ответа, и лишь после провозглашения государственного суверенитета Израиля эта тема получила дальнейшее развитие.

Впервые принципиальное решение о вступлении в непосредственный контакт с правительством ФРГ с целью ускорения переговоров о выплате персональных компенсаций евреям, пострадавшим в годы Катастрофы, было принято правительством Израиля 15 февраля 1950 года. Одновременно была высказана и идея о требовании компенсаций за конфискованное нацистами имущество тех евреев, которые погибли в годы Катастрофы и, следовательно, не могли подать иск с требованием индивидуальных компенсаций. Тогдашний министр финансов Израиля Элиэзер Каплан обратился к адвокату Генрику Ван - Дамму, генеральному секретарю Совета евреев Германии, с просьбой подготовить юридический меморандум для подачи иска от имени погибших владельцев имущества, у которых не было наследников либо их наследники также были убиты в годы Катастрофы. Важно подчеркнуть, что ввиду деликатности этой темы все обсуждения в правительстве по поводу переговоров с Германией велись в обстановке строжайшей секретности.

В сентябре 1950 г. правительство Израиля назначило специальную комиссию по вопросу о репарациях. Спустя три месяца Министерство иностранных дел рекомендовало начать прямые переговоры со странами - победительницами (СССР, США и Британией), а также с “властями Западной и Восточной Германии” о принципах выплаты компенсаций за конфискованное нацистами имущество евреев, погибших в годы Катастрофы.

Рекомендации МИДА обсуждались на двух заседаниях правительства, состоявшихся 27 декабря 1950 года и 16 января 1951 года. Тогда правительство отвергло формулировку, предложенную Министерством иностранных дел, и решило не вести прямых переговоров с Германией. Вместе с тем правительство приняло решение обратиться к странам - победительницам с требованием обязать Германию выплатить репарации еврейскому народу (в размере полутора миллиардов долларов). В соответствии с этим решением кабинета министров, Министерство иностранных дел обратилось в январе 1951 г. к правительствам США, Британии и Советского Союза с просьбой, чтобы те потребовали от Германии выплатить указанную компенсацию. Обращение израильского МИДА было, однако, отвергнуто правительствами держав - победительниц. Израильскому правительству было предложено обратиться со своим требованием напрямую к правительству Германии.

Такой ответ стран-победительниц поставил израильское правительство перед весьма трудным выбором. Тяжелое состояние израильской экономики вынуждало правительство вести переговоры о получении репараций, однако начало переговоров с Германией могло привести к серьезному внутреннему конфликту в израильском обществе. В этих условиях глава правительства Давид Бен-Гурион принял нелегкое решение о начале прямых переговоров с Германией. Он был убежден, что “суверенное государство не может себе позволить вести дела с той же разборчивостью и беспомощностью, что и обитатели гетто” [4].

Одновременно с решением о начале прямых переговоров с Германией, которое на обсуждаемом этапе не было предано огласке, правительство послало правительствам победивших держав письмо, содержащее требование выплаты компенсаций в размере полутора миллиардов долларов за имущество, оставшееся без владельцев. После отправки этого письма министр иностранных дел Моше Шарет выступил 13 марта 1951 г. с трибуны Кнессета и объяснил: “Государство Израиль считает себя наследником миллионов погибших евреев, наделенным правом и обязанностью потребовать за них компенсацию, так как оно является единственным государственным образованием народа, за саму принадлежность к которому они были обречены на уничтожение” [5].

Первая прямая встреча официальных представителей израильского правительства с канцлером Германии Конрадом Аденауэром состоялась в Париже 19 апреля 1951 года. Это была неофициальная встреча, о которой не сообщалось в печати. На этой встрече Израиль представляли генеральный директор Министерства финансов Давид Горовиц и израильский атташе в Париже Морис Фишер. В ходе встречи, которая в основном велась на повышенных тонах и была весьма напряженной и эмоциональной, Аденауэр подчеркнул готовность сделать все от него зависящее для того, чтобы правительство Германии выплатило компенсацию еврейскому народу и правительству Израиля за материальный ущерб, причиненный нацистами. Кроме того, канцлер обещал обдумать просьбу Горовица о том, чтобы Германия объявила о принятии на себя ответственности за преступления Третьего Рейха.

Бен-Гурион придавал этому заявлению особое значение, так как, понимая чувства, испытываемые большинством израильтян к Германии, он опасался, что общество придет в ярость, когда информация о прямых переговорах с правительством Аденауэра станет достоянием гласности. Он надеялся, что публичное выражение раскаяния со стороны руководителей Западной Германии подготовит почву для такого сообщения. Члены израильской делегации также находились в очень непростом положении. Давид Горовиц так описывает свои чувства на встрече с канцлером Германии: “Для меня это было тяжелым переживанием. Общие претензии, бесконечное отвращение к деяниям нацистов смешивались в моей душе с личной скорбью о моей семье, погибшей во Львове” [6].

27 сентября 1951 года К. Аденауэр выступил с заявлением с трибуны Бундестага, каждое слово которого было тщательно выверено, а окончательный вариант был передан для рассмотрения и утверждения президенту ФРГ Теодору Гойсу и президенту Конференции еврейских организаций по предъявлению материальных претензий к Германии (Conference on Jewish Material Claims against Germany) Нахуму Гольдману. В своем заявлении Аденауэр отметил:

“Федеральное правительство, а вместе с ним значительное большинство немецкого народа сознают, сколь безмерным было страдание, причиненное евреям в Германии и оккупированных странах в период господства национал - социализма. […] Именем немецкого народа были совершены неописуемые преступления, требующие морального и материального возмещения, – как в отношении индивидуального ущерба, нанесенного евреям, так и в отношении имущества евреев, у которого в настоящее время не осталось владельцев или наследников” [7].

Целью этой встречи, состоявшейся в Лондоне в обстановке абсолютной секретности, было получение от канцлера ясного и недвусмысленного обещания претворить провозглашенные им принципы в жизнь. В конце встречи К. Аденауэр передал Н. Гольдману официальное письмо с приглашением представителей Конференции еврейских организаций по предъявлению материальных претензий к Германии и правительства Израиля на переговоры с представителями ФРГ о выплате компенсаций за ущерб, нанесенный евреям нацистским режимом. Получив это письмо, Бен-Гурион решил начать открытые и официальные переговоры с Германией.

Это решение Бен-Гуриона стало причиной ожесточенной полемики в израильском обществе. В декабре 1951 г. данная проблема обсуждалась на заседании правления Еврейского агентства, в комиссии Кнессета по иностранным делам и обороне и на заседании правительства. Дискуссия достигла кульминации 7 января 1952 года, когда вопрос об отношениях с Германией был поставлен на повестку дня пленарного заседания Кнессета. Это было одно из самых бурных и тяжелых обсуждений, которые проходили в израильском парламенте за все время его существования, причем одновременно с обсуждением вопроса о репарациях в Кнессете за его стенами проходила не менее бурная демонстрация, организованная противниками переговоров.

Каковы были мотивы Бен-Гуриона? Исходя из каких соображений он сформулировал свою позицию по отношению к Германии в целом и по отношению к соглашению о репарациях в частности? По мнению Йехудит Ауэрбах, детально проанализировавшей позицию Бен-Гуриона по этому вопросу, поддержка Бен-Гурионом переговоров с Германией проистекала из прагматических, прежде всего экономических, соображений. По ее мнению, в первые два года существования государства основное внимание Бен-Гуриона было сосредоточено только на двух вопросах – массовая алия и её абсорбция и обеспечение физической безопасности Государства Израиль. Вопрос о репарациях из Германии тогда совершенно не стоял на повестке дня, так как Бен-Гурион считал, что “поверженная и завоеванная Германия недостаточно сильна и значительна, чтобы помогать Израилю решать его насущные проблемы” [9].

Перемена в позиции Бен-Гуриона, считает Ауэрбах, произошла в 1950 г., что было обусловлено, в первую очередь, тяжелым состоянием израильской экономики, в том числе дефицитом иностранной валюты. Когда Бен-Гурион понял, что все принятые правительством меры (в их числе: введенный режим экономии; помощь, получаемая от американской администрации; продажа государственных займов мировому еврейству и т. д.) оказались недостаточными для решения экономических проблем, он пришел к выводу, что только получение репараций из Германии может вывести израильское хозяйство из того плачевного состояния, в котором оно оказалось. Предложенные Германией репарации давали возможность произвести значительные капиталовложения в израильскую экономику, при этом не увеличивая размеры внешнего долга.

Давид Горовиц считал это предложение едва ли не единственным шансом для предотвращения развала израильской экономики. Горовиц попытался убедить политическое руководство принять его точку зрения, но Моше Шарет, хотя и внимательно его выслушал, отнесся к сути его предложений с большой долей скептицизма. Лишь после беседы с Бен-Гурионом Шарет согласился подготовить меморандум, формулирующий экономические претензии Израиля к Германии [10].

Вторая причина решения Бен-Гуриона пойти на переговоры с Германией касалась её политического статуса в системе международных отношений, складывавшейся с наступлением “холодной войны”. Бен-Гурион считал, что ввиду быстрого экономического развития Германии, а также позиции США, которые видели в ФРГ находящуюся на “линии водораздела” между странами Востока и Запада политическую и стратегическую силу, способную остановить советскую экспансию в Европе, больше невозможно игнорировать Германию и полностью бойкотировать ее.

Более того, в августе 1950 г. три западные державы – Британия, Франция и США – признали Западную Германию и не только установили с ней дипломатические отношения, но даже обратились к израильскому правительству с просьбой присоединиться к ним. Эта просьба поразила израильское правительство и его главу, поставив их в довольно неудобное положение. До сих пор в Израиле были убеждены, что Германия не сможет вернуться в международное сообщество без урегулирования отношений с еврейским народом. Теперь же западные державы своим решением фактически даровали Германии отпущение грехов без того, чтобы она покаялась в своих преступлениях против еврейского народа, и прежде, чем она достигла какого–либо соглашения с ним (например, через Всемирный еврейский конгресс) или с Государством Израиль. При таком повороте событий продолжать политику полного бойкота Германии не было смысла.

“Правительство Израиля считает себя обязанным потребовать, чтобы немецкий народ возвратил то огромное имущество, законные владельцы которого были уничтожены в годы Катастрофы. На Государстве Израиль лежит обязанность принять и абсорбировать выживших представителей европейского еврейства, и оно уже приняло подавляющее большинство переживших Катастрофу. […] Большинство из них не привезли с собой никакого имущества, так как оно было разграблено и расхищено. На правительство Израиля возложена колоссальная задача, которой нет прецедента в современной истории, а возможно, и в прошлых поколениях, – в течение короткого времени принять и абсорбировать в молодом, бедном и окруженном врагами государстве сотни тысяч репатриантов, потерявших все свое имущество. Бремя, которое эта огромная и неимущая алия возложила на государство, превышает его возможности, и хотя общины евреев в свободных странах сочли своим долгом принять участие в этой великой миссии, бремя, лежащее на государстве, является крайне тяжелым. […] Правительство Израиля остановилось на сумме в полтора миллиарда долларов, которую оно требует от обеих частей Германии, так как это минимальная сумма, необходимая для абсорбции и адаптации полумиллиона репатриантов из стран, находившихся под властью нацистов” [11].

Еще одним аргументом Бен-Гуриона в пользу переговоров о выплате компенсаций было то, что этот процесс должен укрепить статус Государства Израиль, как единственного законного представителя и наследника жертв Катастрофы. Кроме того, ведение полномочными представителями Государства Израиль переговоров от имени всего еврейского народа должно было укрепить позицию Израиля, как центра всего еврейского народа. Кстати сказать, этот аргумент возник вместе с популярной в те годы в Израиле концепцией, согласно которой только Израиль может быть ответственным за увековечение памяти жертв Катастрофы. Эту позицию озвучил тогдашний министр образования и культуры Бен-Цион Динур при обсуждении в Кнессете 12 мая 1953 г. Закона об увековечении памяти жертв Катастрофы и героизма и создании музея и исследовательского центра “Яд ва-шем”. Динур сказал: “Народ Израиля – рассеянная по свету нация, над сынами которой был занесен топор, – должен создать лишь один, главный мемориал увековечения памяти его погибших собратьев, и этот памятник павшим должен быть создан на исторической родине еврейского народа” [13]. По мнению Бен-Гуриона и его сторонников, настоящее и будущее были важнее теней прошлого, и такие качества, как мстительность и злопамятность, не должны определять путь молодого государства. В действительности Бен-Гурион жил в ощущении постоянной тревоги из-за возможности новой Катастрофы, однако вопреки, а может быть, именно благодаря этому, он превыше всего ставил будущее – мир, безопасность и процветание Государства Израиль.

Столь категоричная поддержка Бен-Гурионом прямых переговоров с Германией вызвала неоднозначные отклики. Были те, кто полностью разделял его позицию, но были и те, кто резко ей противился. Так или иначе, важно отметить, что поддержка идеи о переговорах, как и противодействие ей, не укладывались в привычные политические и партийные рамки. Даже в тех партиях, которые приветствовали начало переговоров, в том числе и в руководимой самим Бен-Гурионом Рабочей партии, эта поддержка оговаривалась целым рядом условий. В своей партии Бен-Гурион мог рассчитывать на поддержку министра иностранных дел Моше Шарета и министра сельского хозяйства (впоследствии – министра обороны) Пинхаса Лавона. Вместе с тем, важно отметить, что в этом вопросе Бен-Гурион мог рассчитывать и на поддержку извне – как со стороны возглавляемого Нахумом Гольдманом Всемирного еврейского конгресса, так и со стороны отдельных деятелей из других израильских партий, например, Ицхака Рафаэля – одного из лидеров движения Ха-поэль ха-мизрахи.

“Как было бы здорово, если бы три западных государства […] взяли бы и заставили боннское правительство выплатить компенсацию! Вот было бы здорово, если бы мы могли сидеть сложа руки, а страны Запада получили бы для нас эти деньги! Но, к сожалению, […] западные страны не готовы сделать за нас эту работу. В последние годы они считают, что для их же собственной пользы […] лучше как можно меньше вмешиваться в чужие внутренние дела” [14].

Морально-философские аргументы Гольдмана вкратце сводятся к следующему: нельзя, чтобы эмоциональное противодействие отняло бы у евреев элементарное право вернуть имущество, отобранное у жертв и их наследников. “Кто может отрицать моральное право евреев всеми силами пытаться получить как можно больше из этого имущества?” – спрашивал Гольдман [15]. Далее он писал:

“Я очень хорошо понимаю эмоциональное отвращение, которое испытывают многие евреи по поводу прямых переговоров с германскими чиновниками, но я не верю, что одного лишь морального отвращения достаточно, чтобы лишить жертв, переживших нацистские преследования, тех немалых доходов, которые они могут получить, если награбленное у евреев имущество стоимостью в сотни миллионов долларов будет возвращено. Что это за моральный принцип, который оставляет в руках преступника похищенные им сокровища?” [16].

Вывод о необходимости переговоров с Германией по поводу выплаты репараций разделял и тогдашний министр иностранных дел Израиля Моше Шарет. Поддержка Шаретом позиции Бен-Гуриона была особенно значима на фоне далеко не безоблачных отношений между ними. Разногласия между Бен-Гурионом и Шаретом были вызваны серьезными расхождениями их позиции по вопросам безопасности и обороны Израиля, но по вопросу переговоров с Германией, как и по вопросу сближения с Западом, Бен-Гурион и Шарет были единодушны.

В отношении самих репараций Шарет утверждал, что нет никаких причин не воспользоваться награбленными нацистами у еврейских жертв средствами на благо укрепления Израиля вообще и абсорбцию сотен тысяч лишенных крова беженцев в частности. Выступая в Кнессете, он спрашивал: “Огромное имущество, из которого, если бы не Катастрофа, кто знает, какая часть была бы направлена в Израиль, чтобы оживить его пустыни и помочь собрать евреев стран рассеяния, на сегодняшний день уничтожено, разграблено и исчезло без следа. Если ещё можно спасти хоть что - то из этого имущества, по праву принадлежащего безвинно погибшим евреям, – неужели это запрещено?” [18] И сам же отвечал: “Подобно тому, как мы распахиваем двери перед каждым евреем вне зависимости от того, богат он или беден, так же мы должны открыть двери и своими руками привезти в Израиль имущество, которое его владельцам не довелось привезти самим, потому что они были убиты нацистами” [19].

Из слов Шарета ясно следует, что для него конкретные, прагматические соображения превалируют над любыми другими. В первую очередь, считал он, надо позаботиться о сотнях тысяч репатриантов, прибывших в Израиль, и укрепить ослабленную экономику страны. В условиях, когда западные страны признали правительство Аденауэра и установили с ним дипломатические отношения, бойкот Германии со стороны Израиля имел бы минимальный эффект.

Другим сторонником Бен-Гуриона по поводу получения репараций из Германии был Пинхас Лавон. В ходе обсуждения вопроса о репарациях в Кнессете Лавон сформулировал два принципиальных аргумента в пользу переговоров с Германией. Во-первых, он считал, что возрожденная еврейская государственность требует создания новой модели отношений между евреями и остальными народами, отличной от той, которая была принята в диаспоре. Если в прошлом она основывалась преимущественно на символах и эмоциях, то ныне, когда еврейский народ сам решает свою судьбу, следует руководствоваться прежде всего прагматическими соображениями. Иногда нужно идти на переговоры с “ненавистным и злым народом” и преодолевать чувство естественного отвращения, говорил Лавон, ибо этого требуют национальные интересы суверенного Государства Израиль. Именно этот принцип, по словам Лавона, побудил Теодора Герцля встретиться во время погромов в Кишеневе с министром внутренних дел России В. Плеве, считавшимся ярым антисемитом и

Вспоминая дискуссию, разгоревшуюся в ишуве в начале 30-х годов, Лавон спрашивал: “Допустим на секунду, что мы пошли бы по пути противников соглашения и оставили то еврейское имущество, которое мы спасли, в руках гитлеровской машины уничтожения и не смогли бы принять ту алию из Германии, которая стала краеугольным камнем в укреплении силы ишува, – кому бы мы помогли? Выиграл бы от такого развития событий еврейский народ либо же, наоборот, Гитлер?” [21].

Лавон считал, что необходимость – неприятная, но неизбежная – вести переговоры с Германией является частью системы обязательств, вытекающей из решения быть “свободным народом в своей стране”. С созданием государства, утверждал Лавон, понятия “возмездие” и “честь нации” приобрели новый смысл: “единственное возмездие и единственная национальная честь состоят в наращивании нашей силы и национального достояния, а все остальное – не более чем пустая декламация…” [22].

Следует отметить, что помимо возглавляемой им Рабочей партии, Бен-Гуриона поддерживали некоторые политические лидеры из других партий. Крайне важной в этой связи была поддержка со стороны Ицхака Рафаэля, бывшего в то время одним из лидеров партии Ха-поэль ха-мизрахи и руководителем отдела репатриации и абсорбции Еврейского агентства. Именно нужды алии и трудности её абсорбции в значительной степени определили позицию И. Рафаэля в вопросе о переговорах с Германией. Он опасался, что экономика государства, которое на протяжении трех первых лет своего существования приняло около полумиллиона репатриантов, находится на грани полного развала. Он полагал, что единственным спасением израильской экономики может оказаться внешний источник финансовых поступлений (прежде всего, на нужды алии и абсорбции), в противном случае у Израиля не останется иного выбора, кроме как сократить масштабы алии. Эту позицию И. Рафаэль выразил в своей речи в Кнессете во время обсуждения соглашения о репарациях:

“Работа по собиранию евреев диаспоры в Израиле только началась, и нельзя ее замедлять. Еврейская диаспора стонет в страданиях и, находясь под угрозой уничтожения, молит о спасении. Сотни тысяч наших братьев-евреев ожидают немедленного избавления. Масштабы алии сокращаются у нас на глазах из - за элементарного недостатка средств. Каждый, кто видел еврейских детей, страдающих от голода и грязи, погибающих без медицинской помощи в гетто Тегерана и Исфагана, Касабланки и Маракеша, в южных деревнях Туниса и Алжира, не на словах знает, что священная обязанность их спасения – превыше всего, особенно учитывая тот факт, что это спасение – залог развития и процветания нашего государства. А страдания наших братьев-репатриантов, из-за отсутствия квартир вынужденных жить в палатках на холоде и под дождем, без теплой одежды, – разве можем мы взирать на них с безразличием?” [23].

Хотя аргументы противников переговоров с боннским правительством отличались разнообразием, в них было и много общего. Критики Бен-Гуриона – как справа, так и слева – утверждали, что “нельзя продавать национальное достоинство за чечевичную похлебку”. Вот как сформулировал эту позицию Моше Альпан на митинге бойцов сопротивления, организованном партией МАПАМ: “Никогда еще честь народа не была так осквернена, как при том постыдном деянии, которое замышляют те, кто называет себя вождями Израиля, желающие продать за чечевичную похлебку все самое дорогое в жизни нации”.

Более того, представители как левых, так и правых партий утверждали, что планируемые переговоры с правительством Бонна – это по сути дела шаг к прощению и примирению с Германией со стороны еврейского народа и правительства Израиля. “Неужели даже на Земле Израиля могут существовать разногласия по поводу ненависти к убийцам нашего народа?” – вопрошала на том же митинге Цвия Любеткин.

Вместе с тем, хотя представители как МАПАМ, так и Херута были движимы философией “возмездия и воздаяния”, специфические особенности этих весьма различных политических партий не могли не проявиться и в их критике правительственной политики, направленной на построение новых отношений с “новой Германией”. Специфика аргументации политических лидеров различных израильских партий будут рассмотрены ниже.

Одним из основных аргументов, выдвинутых левыми социалистами было то, что переговоры с Западной Германией под руководством Конрада Аденауэра служат интересам западного капитализма и империализма и поэтому косвенным образом приближают третью мировую войну и, возможно, новую Катастрофу. Но, верная своей поддержке стран социалистического лагеря, партия МАПАМ и на этот раз провела абсолютное разграничение между Западной и Восточной Германией. В принципе, МАПАМ не отрицала возможности переговоров с Германией, но только не с правительством Аденауэра.

“Лишь другая Германия, а не Германия Бонна, будет достойна однажды вести с нами переговоры, – подчеркивала редакционная статья, опубликованная в партийной газете “Аль ха-мишмар” 3 января 1952 года. – Другая Германия вырвет с корнем фашистскую заразу и сотрет грехи прошлого с помощью режима, который сделает повторение этого преступления в будущем невозможным”.

Однако, продолжает автор статьи, не таков характер нынешних переговоров с боннским правительством. Партия МАПАМ обвиняла правительство в недальновидности, в недооценке того факта, что для Западной Германии целью данных переговоров является не возвращение награбленного и помощь Государству Израиль, а собственное “очищение в глазах мирового общественного мнения, что позволит ей присоединиться к военным и политическим блокам против Советского Союза и стран народной демократии”. Выступая в Кнессете, Яаков Хазан, один из виднейших руководителей партии МАПАМ, говорил:

“Если предложение о начале переговоров с Германией будет принято, это будет означать, что мы вступаем в официальные переговоры с правительством, которым в подавляющем большинстве руководят бывшие нацисты и армия которого уже сейчас нацистская. Самым ужасным является, однако, то, что уже сегодня подготавливается почва для нашего участия в том лагере, где нацистская Германия будет едва ли не важнейшей и определяющей силой. Наша армия, Армия обороны Израиля, сползет в политическую бездну и окажется в одном лагере с нацистской армией, а нацисты начнут проникать сюда не в качестве нашего самого страшного врага, а как наши партнеры, и нет ничего страшнее этого. В этом состоит самая большая опасность, таящаяся во внесенных на наше обсуждение предложениях правительства о начале переговоров с Германией” [24].

Партия МАПАМ видела в переговорах с Германией не только серьезную политическую, но и моральную ошибку. По мнению её руководителей, преступлениям нацистской Германии не может быть прощения и искупления, а потому переговоры с боннским правительством сродни “продаже души дьяволу”, как выразился депутат Моше Арам во время обсуждения этого вопроса в Кнессете.

Как и другие противники соглашения, представители МАПАМ утверждали также, что переговоры с Германией оскверняют память жертв Катастрофы. Вместе с тем следует отметить, что партия МАПАМ считала именно себя ответственной за увековечение памяти еврейского героизма во времена Катастрофы, так как, по ее утверждению, те, кто подняли знамя восстания в гетто, принадлежали в основном к левым сионистским движениям. В этой связи необходимо упомянуть утверждения лидеров МАПАМ о том, что переговоры с правительством Аденауэра оскверняют память борцов сопротивления. Чтобы придать больший вес своей позиции, МАПАМ привлекла к обсуждению и осуждению политики правительства по германскому вопросу своих активистов, бывших во время войны руководителями еврейских бойцов-партизан. Среди них были Хайка Гроссман, Цвия Любеткин и Ицхак (Антек) Цукерман, руководители подполья в Белостоке и Варшаве, поэт Аба Ковнер и Моше Альпан, один из руководителей еврейского подполья в Венгрии.

Именно они были основными ораторами на массовом митинге, организованном МАПАМ в Тель - Авиве субботним вечером 5 января 1952 г., накануне дискуссии в Кнессете, посвященной переговорам с Германией. В своем эмоциональном выступлении на этом митинге Хайка Гроссман сравнила сторонников переговоров с Германией с руководителями юденратов, что было в те годы весьма серьезным обвинением. Её соратница по партии Цвия Любеткин заявила, что Кнессет представляет весь народ Израиля, в том числе и миллионы жертв, погибших в годы Катастрофы. “Те, кого больше нет, – сказала Цвия Любеткин, – никогда бы не простили нацизм, и верные их памяти, мы не имеем права сделать это”.

Позиция МАПАМ была близка политической линии Израильской коммунистической партии (МАКИ), сопротивление которой самой идее переговоров с боннским правительством было абсолютным и однозначным. Коммунистическая партия оставалась верна своей традиционной антизападной позиции, и её основным, фактически единственным, доводом было то, что речь идет о том, чтобы запрячь Государство Израиль в капиталистическую и нацистскую колесницу, причем коммунисты использовали понятия “капитализм” и “нацизм” практически как синонимы. Эта позиция была отчетливо выражена в решении

Центрального комитета Коммунистической партии, опубликованном 4 января 1952 г. в партийной газете “Коль ха-ам” под заголовком “Против унижения нашего национального достоинства! Против переговоров с неонацистским правительством Бонна!”. В этом решении утверждалось, что вопрос о репарациях есть не что иное, как уловка американской администрации, мобилизовавшей правительство Бен-Гуриона – Шарета “на презренную миссию обеления нацистской скверны”. Эта администрация, утверждала МАКИ, заинтересована в “признании еврейским государством неонацистского правительства Бонна, поддерживаемого теми же американскими монополистами, которые привели к власти Гитлера. Правительство Бен-Гуриона взяло на себя постыдную миссию посредников в возобновлении союза германского нацизма с деятелями с Уолл - стрит”.

Бен-Гурион и его администрация, по словам представителей МАКИ, вообще не заинтересованы в получении компенсаций из Германии, так как на протяжении пяти лет, прошедших после окончания второй мировой войны, “Бен-Гурион и его товарищи не требовали компенсаций”, и лишь теперь, “когда правительству США понадобилось еврейское благословение на возрождение нацистской армии в Западной Германии, вдруг Бен-Гурион и его министры вспомнили о компенсациях и используют этот вопрос самым демагогическим образом, чтобы выполнить заказ американских империалистов и очистить нацистскую скверну в глазах еврейской и мировой общественности”.

Бен-Гурион категорически отвергал любую попытку обосновать противодействие переговорам с Германией верностью памяти жертв Катастрофы и бойцов сопротивления. В письме Тувии Фридману, написанном много лет спустя, Бен-Гурион утверждал: “Не каждый (а мне кажется, что и вовсе никто) имеет право говорить от имени погибших сынов нашего народа. Эти миллионы святы, и ни у кого нет права быть их единственным наследником и говорить от их имени” [27].

Как уже было отмечено, на правом фланге политического спектра также были противники переговоров с Германией. Самой влиятельной из правых фракций были в те дни Общие сионисты – партия, получившая на прошедших в 1951 году выборах в Кнессет второго созыва двадцать мандатов.

Точку зрения Общих сионистов на переговоры с Германией высказал в Кнессете Элимелех Римальт. В отличие от радикально настроенных членов МАПАМ и движения Херут, которые старались представить сторонников переговоров с Германией людьми, продавшими душу дьяволу, Э. Римальт прямо заявил: “Наш спор – это не спор праведников со злодеями, верных с предателями, хороших с плохими, – мы спорим со своими братьями, которые, по нашему мнению, ошибаются и находятся в опасном заблуждении” [28].

Источник ошибки и корень заблуждения, по словам Общих сионистов, следует искать в слишком рациональном подходе Бен-Гуриона и его сторонников к столь деликатному и принципиальному вопросу. С рациональной точки зрения, утверждал Э. Римальт в своей речи в Кнессете 7 января 1952 г., их следует рассматривать как своего рода необходимость, ибо “Израиль нуждается в средствах, необходимых для укрепления государства, ставшего воплощением надежд многих поколений”. Поэтому есть определенная логика в позиции тех, кто видит в деньгах, которые мы получим от немцев “как бы возмещение, как бы справедливость, если с помощью этих денег мы укрепим свое государство, – продолжал Э. Римальт. – Однако, когда речь идет о преступлении, беспрецедентном по своим масштабам, необъяснимом в логических терминах, нельзя принимать решения только исходя из рациональных соображений”. “Было ли логичным само преступление? Можно ли перенести его в сферу логики и рациональной дискуссии? –

вопрошал Римальт и продолжал: – Так удивительно ли, что на него появляется отклик за пределами логики и здравого смысла? С каких это пор логика является определяющей силой в нашей жизни? Разве вся наша история подчас не является бунтом против обыденного здравого смысла?” [29].

Другой довод Римальта против переговоров состоял в том, что невозможно будет ограничиться лишь темой репараций, и что динамика переговорного процесса неизбежно приведет к обсуждению всего круга тем, касающихся отношений между Израилем и Германией, что, в свою очередь, приведет к примирению того или иного рода. “Тот, кто считает, что можно взять деньги и при этом продолжать ненавидеть немцев и бойкотировать их, ошибается, – говорил Римальт. – Невозможно взять деньги и продолжать политику игнорирования и бойкота. Ведь все народы знают древнее правило: где торговля, там и дружба”. “Более того, – продолжил свою речь Римальт, – немцы стремятся к переговорам, чтобы стереть с себя позорное пятно, и мы последние, кто должен помочь им сделать это, ибо если есть в истории смысл и справедливость, на них должно остаться пятно. Каинова печать на челе этой нации” [30].

Хотя Общие сионисты и были самой большой фракцией в правой части политического спектра, основным центром сопротивления переговорам с Германией справа стало движение Херут. Для движения Херут, потерпевшего тяжелое поражение на состоявшихся за несколько месяцев до того выборах в Кнессет второго созыва (в результате которых парламентское представительство движения Херут сократилось с 15 до 8 мандатов), дискуссия по поводу переговоров с Германией стала возможностью заново сплотить своих сторонников на основе сопротивления этим переговорам. Поэтому движение развернуло широкую пропагандистскую и организационную кампанию, направленную на то, чтобы всеми возможными способами разъяснять свое решительное противодействие любым переговорам с немцами. В рамках этой пропагандистской кампании газета движения Херут публиковала лозунги, осуждающие соглашение о репарациях. Эти лозунги, которые были опубликованы в декабре 1951 г. на первой странице газеты над основным заголовком, гласили: “Народ не даст своего согласия на акт примирения с народом убийц” и “Желтая метка – знак почета, репарации и переговоры – позор поколений”. Кульминацией пропагандистской кампании движения Херут стал опубликованный 29 декабря 1951 г. лозунг, бывший парафразой библейского стиха о Иерусалиме: “Если забуду уничтожение евреев диаспоры от рук германского Амалека – да отсохнет моя правая рука”. Этими лозунгами движение Херут стремилось создать впечатление, будто переговоры с Германией – это трагедия не менее серьезная, чем сама Катастрофа.

Это был едва ли не самый бурный митинг, который знала политическая система Израиля той поры. Основным оратором на митинге, как и на самом обсуждении в Кнессете, был лидер движения Херут Менахем Бегин. Сопротивление Бегина любым переговорам с “нацистским Амалеком” было недвусмысленным и бескомпромиссным. Он отвергал – категорически и с издевкой – заявления левых о том, что существует “хорошая” Восточная Германия и “плохая” Западная Германия, точно так же, как отвергал всякую попытку представить Западную Германию в качестве “хорошей”. По словам Бегина, “с точки зрения еврейского народа не существует немца, который не был бы нацистом, нет ни одного немца, который не был бы убийцей” [32].

Бегин, который в целом верил в принципы компромисса, составляющие основу парламентской демократии, видел в противодействии соглашению с Германией тотальную борьбу не на жизнь, а на смерть, – борьбу, в которой необходимо победить любой ценой, даже ценой отказа от принятых демократических норм. Оправдывая свои весьма далекие от демократического идеала методы ведения общественной полемики, Бегин говорил, что это в политике все относительно, – когда же речь идет о том, что свято, существует только нравственный абсолют. В своей речи на митинге Бегин подчеркнул, что правительство, готовое вести переговоры с немцами, утрачивает свою легитимность. “Еврейское правительство, которое будет вести переговоры с правительством Германии, перестает быть еврейским правительством. Это будет правительство, власть которого держится на штыке и гранате немецкого производства”. В подкрепление своего довода Бегин заявил, что в день, когда будет принято решение о начале переговоров с Германией, все граждане Израиля должны перестать платить налоги. Сторонников соглашений о репарациях, в первую очередь главу правительства, министра иностранных дел и министра транспорта, Бегин назвал “совершающими преступление против Израиля” [33].

Радикальность позиции Бегина проявилась и в его речи в Кнессете, о которой он сам сказал: “Возможно, это моё последнее выступление в Кнессете. Если есть смысл в слове “мученичество”, если есть содержание в выражении “умри, но не преступи” – в этом смысл, и в этом содержание. Есть вещи в жизни, которые дороже самой жизни. Есть вещи в жизни, которые страшнее самой смерти. Это – одна из тех вещей, за которые мы положим жизнь, за которую мы готовы умереть” [34].

Обращаясь к членам правительства, в особенности к его главе, Бегин говорил: “Я знаю, что на вашей стороне сила, но это не важно. Об это сопротивление вся ваша сила разобьется, как стекло о камень. За правое дело мы будем бороться до конца” [35].

Бегин, как и противники соглашения с Германией из партии МАПАМ, утверждал, что у него есть право говорить от имени жертв Катастрофы. С одной стороны, в своей речи в Кнессете он потребовал от Бен-Гуриона провести референдум по вопросу о соглашении о репарациях. С другой стороны, он заявил, что на самом деле голосование по этому вопросу в принципе невозможно, так как оно уже было проведено “в Треблинке, в Освенциме, в Понарах – и там евреи проголосовали в смертных муках: не вступать в контакт, не вести переговоры с немцами” [36].

Бегин, так же как и противники переговоров из левого лагеря, воспринимал соглашение с правительством Германии как продажу национальной чести. Он удивлялся и возмущался тем, что именно “в том поколении, в котором мы наконец вышли из рабства к свободе”, правительство Израиля готово “из - за нескольких миллионов грязных долларов, из - за грязных товаров, подавить то достоинство, которое мы сумели сохранить на протяжении веков изгнания и рассеяния” [37]. Бегин отмечал и то, что суммы, о которых идет речь, являются просто насмешкой. По его словам, по сути дела, правительство соглашалось на то, “чтобы 95 % еврейского имущества по праву осталось в руках убийцы, в руках грабителя”.

После окончания речи Бегина демонстранты, насчитывавшие, по оценкам, более пятнадцати тысяч человек, двинулись в сторону здания Кнессета. Его защищали 500 полицейских, причем примерно каждый пятый из них был ранен во время возникших беспорядков. Демонстранты бросали камни в здание Кнессета и разбивали окна. Некоторые депутаты были ранены осколками стекла. После того как Бегин назвал Бен-Гуриона фашистом и хулиганом, председательствовавший на том заседании вице-спикер Кнессета Йосеф Серлин объявил о прекращении дискуссии. Бен-Гурион отдал приказ о привлечении солдат к охране здания Кнессета. Никогда ранее – и никогда впоследствии – угроза гражданской войны в Израиле не была столь реальной.

“Сегодня мы стали свидетелями беспрецедентной акции в истории Израиля – намеренной попытки (а после окончания речи депутата Кнессета М. Бегина невозможно сомневаться в том, что эта попытка была намеренной и заранее спланированной) поднять руку на единственный храм, которым обладает еврейский народ в нашу эпоху, на Кнессет. В истории нашего народа были случаи, когда храм сжигали враги, чужаки. Но на этот раз все это сделано руками евреев, под прикрытием разговоров о спасении “чести” еврейского народа” [39].

“Отступит ли правительство, Кнессет и все государство перед угрозой со стороны одной партии, способной мобилизовать несколько тысяч человек, чтобы заставить все общество пойти по ее пути, или же все эти структуры устоят перед угрозой беспорядков? Ничто – абсолютно ничто! – не может оправдать беспорядки, которым мы были свидетелями вчера на иерусалимских улицах”.

В ответ на беспорядки у здания Кнессета Бен-Гурион 8 января 1952 года выступил с обращением к нации. В своем обращении, содержание которого было на следующий день опубликовано во всех газетах страны, Бен-Гурион говорил: “Вчера на независимость Кнессета была поднята злодейская рука. Было заявлено, что политику нации будут определять не народные избранники, а силовое давление извне. […] Как глава правительства и министр обороны, я считаю своим долгом гарантировать, что мы использовали и будем использовать впредь все средства – я еще раз подчеркиваю: все средства – для того, чтобы защитить независимость Кнессета, соблюдение законности, само существование демократии, безопасность и мир в Израиле”.

Голосование по вопросу начала переговоров с Германией состоялось в Кнессете в среду 9 января 1952 г. после трех дней бурной дискуссии. Предложение правительства было сформулировано депутатом от Рабочей партии Акивой Говриным: “Кнессет, выслушав сообщение правительства о требовании репараций от Германии за разграбленное еврейское имущество, уполномачивает комиссию по иностранным делам и обороне окончательно установить порядок действий в соответствии с обстоятельствами и условиями” [41]. Предложение оппозиции выдвинул депутат от Общих сионистов Йосеф Сапир: “Кнессет отвергает предложение о переговорах между правительством Израиля и Германией по вопросу о репарациях” [42].

За предложение правительства голосовали все депутаты от Рабочей партии (всего 45 человек), а также шесть из восьми депутатов от движения Ха-поэль ха-мизрахи, пять представителей арабских партий, связанных с Рабочей партией, трое из четырех депутатов от Прогрессивной партии, которая в то время находилась в оппозиции, один депутат от Агудат Исраэль и один из двух представителей партии Мизрахи. Предложение оппозиции поддержали 20 депутатов от Общих сионистов, 14 из 15 депутатов от МАПАМ, все восемь представителей движения Херут, пятеро депутатов от Коммунистической партии Израиля, один из двух представителей сефардских партий, а также пережившие Катастрофу депутаты Пинхас Розен от Прогрессивной партии и Мордехай Нурок от движения Мизрахи. Некоторые депутаты Кнессета от коалиции, бывшие противниками соглашения с Германией, были вынуждены подчиниться партийной дисциплине и проголосовать вместе с коалицией. Бен-Гурион считал результаты голосования своим большим успехом.

После принятия этого решения Комиссия Кнессета по иностранным делам и обороне начала разрабатывать детали переговоров. Обсуждение в комиссии было непродолжительным, и 18 февраля 1952 года правительство решило начать прямые переговоры с правительством Бонна. Сами переговоры начались три месяца спустя. По требованию Израиля переговоры велись не на территории Германии, а в г.Вассенаар в Голландии. Согласно договору, подписанному в Люксембурге 18 сентября 1952 года, правительство Западной Германии обязалось выплатить израильскому правительству репарации в размере трех миллиардов марок и еще 450 миллионов марок – Конференции еврейских организаций по предъявлению материальных претензий к Германии. Вплоть до 1965 года Израиль получил от Германии 822 миллиона долларов.

Однако и после голосования в Кнессете многие в Израиле, в особенности среди членов движения Херут, не смирились с ведением переговоров с Германией. Протест против переговоров достиг своей кульминации в марте 1952 года, когда член движения Херут Дов Шилянский, который впоследствии стал депутатом и председателем Кнессета, заложил бомбу в Министерстве иностранных дел в знак протеста против соглашений с Германией. Вместе с тем были среди противников соглашения и те, кто смирился с решением, принятым большинством голосов. В декабре 1952 года, через три месяца после подписания соглашения о репарациях, Общие сионисты (жестко критиковавшие политику правительства в вопросе о репарациях) вошли в правительство Бен-Гуриона, за что подверглись резкой критике со стороны движения Херут. В заявлении, опубликованном движением Херут после вступления Общих сионистов в коалицию говорилось: “Общие сионисты “принципиально” отвергли отвратительное соглашение с немецкими убийцами. Теперь же они поставили условием своего присоединения к правительству обеспечение им места в комиссии по репарациям”.

Результаты соглашения о репарациях проявились прежде всего в экономике. Решение правительства начать переговоры с Германией было во многом обусловлено экономическими причинами. Как уже отмечалось, непосильное бремя, лежавшее на экономике государства в те годы, в первую очередь из-за приезда сотен тысяч репатриантов и из-за острого дефицита иностранной валюты, не оставило правительству иного выбора. Репарации без преувеличения спасли Израиль от экономической катастрофы, а некоторые исследователи считают, что они обеспечили и само существование, выживание государства. Вплоть до середины 60-х годов деньги, полученные по репарациям, представляли собой важнейший фактор в покрытии огромного дефицита платежного баланса Государства Израиль. Более того, эти средства пошли на создание инфраструктуры, расширения занятости и производства, послужили трамплином для экономического развития страны и важнейшим фактором экономического расцвета в Израиле во второй половине первого десятилетия. Доктор Элиэзер Феликс Шенар, глава израильской делегации на переговорах по репарациям, так описывает влияние соглашения о репарациях на израильскую экономику:

“Влияние соглашения на наше хозяйство в решающий промежуток времени для развития и расширения в области промышленности и сельского хозяйства следует оценить как важный и значительный вклад […]. С полной ответственностью можно сказать: договор 10 сентября 1952 г., равно как и его неукоснительное выполнение немцами, внесли большой вклад в преодоление трудностей начального периода израильской экономики” [43].

Соглашение о репарациях обозначило начало процесса (по словам некоторых, неизбежного), примирения между Израилем и Германией. Фактически этот процесс начался сразу после подписания соглашения – в сентябре 1952 г., когда израильская делегация, задачей которой было следить за исполнением соглашения, решила поселиться в немецком городе Кельне, недалеко от Бонна. Однако функции делегации не ограничивались только обсуждением вопросов, связанных с реализацией соглашения, и в отчете, который представил её глава Элиэзер Феликс Шенан на заседание правительства, состоявшееся 29 марта 1953 г., подчеркивалось, что выполнение этого соглашения с необходимостью приведет к установлению отношений де-факто между Германией и Израилем. И в самом деле, так как значительная часть репараций прибывала в Израиль в виде товаров (в соглашении оговаривалось, что ежегодно в Израиль будут посылаться товары на сумму 220 – 260 миллионов марок), между двумя государствами начали формироваться торговые отношения, нормальное развитие которых предполагало, что Израиль также будет экспортировать товары в Германию. Таким образом, в середине 60-х годов Германия превратилась в третью по значению страну экспорта израильских товаров после США и Британии.

Вторая половина первого десятилетия отмечена постоянным укреплением отношений между двумя государствами, одним из наиболее отчетливых проявлений чего было установление системы тесных отношений в сфере обороны, в том числе сделки по продаже оружия. Учитывая повышенную чувствительность израильского общества ко всему, что касалось Германии, руководители оборонной и политической системы в Израиле предпочитали не афишировать эти связи, что привело к двум серьезным политическим кризисам: один разразился вследствии поездки в Германию с секретной миссией в конце 1957 г. бывшего начальника Генштаба Моше Даяна, а другой, спустя два года, – из-за попытки скрыть от правительства связи с Германией в области торговли оружием. В обоих случаях эти кризисы закончились отставкой действующего и созданием нового правительства.

Вследствие укрепления отношений между двумя странами Израиль в 1956 г. предложил установить с Германией дипломатические отношения, но на этот раз именно немцы отвергли это предложение, опасаясь негативной реакции арабских стран. Лишь в 1965 г., когда Германия разорвала отношения с арабскими государствами (из-за признания ими Восточной Германии), открылся путь к установлению дипломатических отношений между Израилем и Германией. Установление дипломатических отношений, таким образом, стало кульминацией процесса, который начался за четырнадцать лет до того – с решением израильского правительства вступить с Германией в переговоры о репарациях. Как заметила по этому поводу Н. Саги, “реальность доказала, что те, кто поддержали соглашение, полагая, что можно отделить экономические отношения от социальных и даже дипломатических, ошиблись” [44].

“Мы, на самом деле, даже не отдаем себе отчета, до какой степени мы все забыли. Все началось с репараций! Они отравили наши души. Я сейчас вспоминаю картину: первая встреча на переговорах о репарациях, немцы и евреи стоят друг напротив друга – застыли. Не подают рук. Есть фотография, я ее видел! А теперь возьми воображаемый нож, отрежь годы, прошедшие с тех пор, как будто их и не было, – и посмотри на евреев, которые тогда не подавали рук. До чего мы дошли сегодня! Возьми, отрежь и покажи им!” [45]

Еще один спор на тему отношений с Германией разгорелся в начале 60-х годов, когда выяснилось, что немецкие ученые помогают Египту в разработке систем вооружения, в том числе ракет. Различные силы в израильской политической системе требовали тогда разорвать все связи с правительством Германии. Среди них были не только члены движения Херут, но и члены партии Ахдут ха-авода, которая входила в правительственную коалицию, а также некоторые деятели, весьма близкие к главе правительства, в том числе Голда Меир, занимавшая в то время пост министра иностранных дел, и Исер Харэль, глава Мосада и фактический руководитель всех служб безопасности. Им почти в одиночку противостоял Давид Бен-Гурион, полагавший, что на данном этапе не следует предпринимать какие-либо меры против Германии. Бен-Гурион считал, что тревога, охватившая израильское общество при известии о деятельности немецких ученых в Египте, вызвана скорее воспоминаниями об ужасах прошлого, нежели реальной опасностью для существования Государства Израиль. Бен-Гурион, придававший большое значение укреплению отношений с Германией, в особенности в области экономики и безопасности, считал недопустимым подвергать риску эти отношения в ситуации, которая не угрожала, по его мнению, безопасности Государства Израиль.

Из-за этих разногласий в апреле 1963 г. ушел в отставку со своего поста руководитель Мосада Исер Харель. Спустя несколько месяцев, в июне 1963 г., сам Бен-Гурион покинул пост главы правительства. Он писал в своем дневнике в день, когда послал письмо о своей отставке президенту государства: “Я боюсь, что и либералы, недооценивающие египетскую опасность, пойдут рука об руку с Херутом и попытаются выставить Германию главным врагом Израиля. Весьма возможно, что и Ахдут ха-авода, и уж, конечно, МАПАМ и МАКИ пойдут вместе с этой опасной пропагандой, и я не уверен, что Голда Меир устоит перед этим маневром” [46].